Преемники. От царей до президентов

Уже в юности Александр демонстрировал удивительное умение приспосабливаться к любой среде обитания. Утром он бывал у отца в Гатчине, старательно подражая во всем великому князю, а вечером, скинув прусский мундир и припудрив нос, появлялся в Эрмитаже, поражая екатерининский двор своими изысканными манерами и блистательной внешностью. В этом смысле он оказался достойным внуком своей бабушки. Вспомним слова Екатерины о том, что она легко уживется как в Спарте, так и в Афинах. Так вот Гатчина была для Александра той же Спартой, а Эрмитаж — Афинами.

С другой стороны, в "религиозном консерватизме" Александра, особенно проявившемся на закате жизни, легко увидеть наследие уже не бабки, а отца, мистицизм Павла I. Просто сын пошел здесь не извилистой и сложной тропой экуменизма, а традиционной хорошо протоптанной православной дорогой.

Наконец, менялся сам мир, а вместе с ним менялся и Александр. Прологом его правления явился последний в истории царской России классический византийский дворцовый переворот, когда далеко не лучшая часть дворянства, защищая в основном свои эгоистические интересы, устранила неугодного ей монарха. А эпилогом стало восстание декабристов, принципиально иных по своим взглядам и морали дворян, самых просвещенных людей России. Рискуя своим благополучием и жизнью, они попытались повернуть страну от абсолютизма к республике или, как минимум, к конституционной монархии, целенаправленно уходя от Византии на Запад. Это новое дворянство сформировалось в годы правления Александра I, а значит, и на него самого — первого российского дворянина — справедливо посмотреть под этим же углом.

В отличие от его бабки Екатерины, хладнокровной заговорщицы, Александра в заговор против отца втянули почти насильно. Наследника престола долго убеждали в порочности политики Павла I и напоминали ему о долге перед Россией. Причем психологическая обработка начала давать результаты далеко не сразу. Еще 10 мая 1796 года в письме к Виктору Кочубею Александр писал:

Мой план состоит в том, чтобы по отречении от этого неприглядного поприща (я не могу еще положительно назначить время сего отречения) поселиться с женою на берегах Рейна, где буду жить спокойно частным человеком, полагая свое счастье в обществе друзей и в изучении природы.

Но уже через год мысли будущего преемника приобретают иной оборот. Двадцать седьмого сентября 1797 года в письме к одному из своих учителей Лагарпу, говоря о своих прежних планах, он замечает:

В настоящее время я не предвижу ни малейшей возможности к приведению их в исполнение, а затем и несчастное положение моего отечества заставляет меня придать своим мыслям иное направление. Мне думалось, что если когда-либо придет и мой черед царствовать, то вместо добровольного изгнания себя я сделаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать стране свободу и тем не допустить ее сделаться в будущем игрушкой в руках каких-либо безумцев. Это заставило меня передумать о многом, и мне кажется, что это было бы лучшим образцом революции, так как она была бы произведена законною властью, которая перестала бы существовать, как только конституция была бы закончена и нация избрала бы своих представителей. Вот в чем заключается моя мысль.

Об Александре обычно говорят, что он "знал и не хотел знать о заговоре". В качестве исторического анекдота передают слова, сказанные одним из заговорщиков в трагическую ночь переворота новому императору, ошеломленному известием о смерти отца: "Будет ребячиться! Идите царствовать…" Это больше напоминает не приглашение, а приказ.

Вступив на престол, Александр I на радость дворянскому Петербургу объявил, что верен заветам своей бабки, однако это вовсе не означало, что он будет следовать абсолютно всем заветам Екатерины II или что новый император откажется абсолютно от всего отцовского наследия.