Преимущества и недостатки существования

— Это же только правда. Ничего, кроме правды. Если они так боятся правды — это их дело, но пусть дают окружающим с этой правдой жить. Это ведь тоже чего-то стоит? Будьте добры, еще джин с тоником. Нет, они не наложат на себя руки! Если они покончат с собой, значит, они не вынесли правды, ведь дело не в звонке, а в том, что он попал в цель. Нет, нет, Нина, про меня никто в некрологе не напишет «Она утешала нас, когда мы приближались к концу нашего жизненного пути». Что за бред! Я буду так желчна, испугана и зла, сколько захочу, говоря откровенно. Неужели накануне самого серьезного события в жизни мне надо притворяться и пытаться в мои последние часы произвести приятное впечатление на того, кто, возможно, прочитает мой некролог в газете? Если обо мне напишут некролог — нет, такого никогда не будет, тем лучше, — на моем надгробии не напишут «спасибо», или «с миром», или «милость», напишут «гнилость»!

— Но…

— Да? Возможно, я ошибаюсь, но я чувствую, что ты думаешь.

— Я…

— Нет, нет, чушь, даже слышать не хочу! Ты слишком добрая, Нина, ты так до наивности добра, что от этого только хуже.

Она допивает коктейль, закрывает глаза и откашливается:

— Под звездами всегда дует сильный ветер, Нина! Мы здесь, чтобы страдать и очищаться. Мы ищем свой путь в тумане, идем неверной походкой, каждую секунду боимся, следим за своими тяжелыми, как судьба, шагами и надеемся когда-нибудь из этого благополучно выбраться, но это маловероятно, нельзя рассчитывать ни на чью помощь. Согласен, Бренне?

Тут они видят Сванхильд, стремительно сбегающую вниз по шхере. Она выкрикивает что-то, еще не добравшись до них.

— Что ты наделала? — Она продолжает бежать, пока не оказывается прямо перед Будиль, лицом к лицу: — Это ты! Я знаю, это ты!

— А, любовник успел позвонить?

— Да!!

— Что же, дружок, надо быть готовой ко всему.

— Ты говоришь, как по писаному. Хочешь знать, что сказала его жена?

Она подходит еще ближе в порыве невероятного мужества, голос ее меняется, в нем больше нет мелодичности.

— Хочешь знать, что она сказала?

— Да, и что?

— Что наверняка какая-нибудь старушенция развлекается!

Она повторяет это предложение дважды, подчеркивая «старушенцию», тащит Уле за собой через шхеру и кричит, что никогда не вернется.

Будиль поднимает одну бровь, жест куда более красноречивый, чем если бы она вознесла руки к небесам.

Да, да. Бутылка с джином пустеет, Будиль в ударе.

— Ну да, мы любим эротику, — читает она лекцию всем присутствующим. — Мы жаждем эротики, но так же сильно ее ненавидим, потому что она — причина наших несчастий и отчаяния, наших комплексов и зависти, правда, Бренне, и мы хотим лишить эротику животворящей силы, я права?

Она набирает длинный американский номер Осхильд Бренне, чтобы сказать все, что думает о ее поведении, этому Бренне не препятствует, но как только он слышит ее голос, живой голос Осхильд на другом конце океана, который так по-человечески подрагивает прямо перед ним, — Будиль включила громкую связь, чтобы все слышали, как зевает жертва, — он бледнеет, лицо его вдруг становится как грязный гипс на ногах, он берет костыли и хромает в свой номер через столовую вверх по лестнице.

Бренне снимает гипс

Он уже жаловался, как ему тяжело, когда лежал в больнице с задранными ногами. Не удивительно, что у него началась клаустрофобия. Ему давали успокоительное, а до этого — болеутоляющее, поэтому помнит он все как в тумане. Потом стало еще хуже, когда он не мог уснуть. Одна мысль посреди тихой ночи о том, что он заперт под тяжелой массой гипса, приводила его в панику, непреодолимо хотелось биться ногами о стену и сломать гипс, услышать, как он трещит, освободиться от него, но не было сил приподнять ноги даже на сантиметр.

Посреди ночи Нина просыпается от глухих ударов на лестнице, к которым она уже привыкла. Особенный звук, издаваемый загипсованными ногами. Потому она даже не волнуется. Звук этот знаком, во сне она видит пирата, не с одной деревянной ногой, а с двумя, не с одним крюком в руке, а с двумя, и это странное плавсредство маневрирует у нее в доме на лестнице, переплыв через семь морей на воздушном корабле. Она просыпается и понимает, что это Бренне спускается по лестнице посреди ночи, времени два часа.

Она обнаруживает его в мастерской, где он сидит с самой большой ножовкой, готовый распилить ногу пополам, с пеной на губах и улыбкой, пока на ножовке не появляется кровь. Тогда он ликует, разрывает гипс на четыре куска и начинает пилить вдоль, хватает инструмент, до которого может дотянуться — молоток, ножницы, шило, — кромсает, режет и ломает гипс, и когда отпадают последние куски, он кричит от радости. Перед ним на дощатом полу лежат две посеревших исхудавших ноги с длинными темными волосами, вросшими в кожу. Со слезами на глазах он набрасывается на них:

— Мои ноги, мои ноги! Мои бедные, покинувшие меня, беспризорные, блудные ноги!

Он расширил словарный запас, прочитав так много книг из библиотеки своей сбежавшей жены.