Преисподняя

Узницы перешучивались, посмеивались, гомон стоял над толпой, как на рынке в базарный день. Замордованные, затравленные, изнуренные непосильным трудом, они давно не испытывали такой легкомысленной смешливости. Можно было решить, что им посулили скорую свободу, и они с легким сердцем, бездумно поверили в нее.

Но постепенно веселые голоса потухли, смех угас, вокруг установилась привычная подземная тишина. Среди беззвучия они услышали под обломками глухой утробный нечеловеческий вой, сопровождаемый тяжелым вязким плеском. Иногда вой обрывался, и сдавленный прерывистый голос приносил снизу, будто из могилы, одно слово:

— Помогите!

Мертвая тишина висела над толпой, никто слова не проронил.

— Надо ей помочь, — неожиданно предложила Джуди.

Она сказала это по-английски, но все поняли, даже те, кто не знал языка.

— Сбрендила? — повернулась к ней Вера. — Не тебя ли она больше всех мордовала? Мало тебе? Еще хочешь?

— Мы должны ей помочь, — повторила Джуди по-английски и добавила по-русски. — Помогать.

— Это с какой же стати?! — возмутился кто-то в толпе. — Уж тогда она нас точно к стенке своими руками!

— Ты сумасшедшая! — объявила Маша американке.

— Я не есть крейзи, — отказалась по-русски от диагноза Джуди и продолжала по-английски.

Она говорила, что это большой грех, она не может допустить, чтобы человека утопили в дерьме.

— Кто человек?! — рассердилась Вера. — Где человек?! Она человек?!

Голос из-под земли все реже просил о помощи. И вой слабел и прорезался иногда жалобным скулением; понятно было, что охранница теряет последние силы.

— Любой человек, даже очень плохой, есть живая душа. Бог говорит: не убивай! Мы не имеем права лишать человека жизни, — сказала Джуди и прибавила по-русски, чтобы ее поняли. — Это не есть христус.

— Какого черта?! — взорвалась одна из пленниц. — Что вы, американцы, всюду лезете со своими порядками?! Здесь Россия, понятно?! Здесь все можно!

— Мы должны ей помочь, — твердила свое Джуди, и никто не мог ее переубедить.

Все это время Маша молчала, пребывала в задумчивости, и похоже, прислушивалась к голосам, которые звучали где-то вдали. Лишь иногда переводила какие-то слова, когда считала нужным.

— Если ты ее сейчас спасешь, потом будешь очень сожалеть, предостерегла Джуди пожилая пленница, а Маша перевела.

— Я знаю, — кивнула Джуди. — Я готова. Иначе нельзя.

Она попыталась в одиночку растащить завал, но была слишком слаба. Пленницы схватили ее, чтобы помешать, но она вырвалась, побежала к выходу из штрека и привела молодого охранника, напарника Сталены; вдвоем они принялись растаскивать доски под осуждающее молчание остальных.

Никто не шевельнулся, никто слова не проронил, одна Маша вздохнула тяжело и стала оттаскивать доски в сторону. Густой смрад заполнил тесное пространство штрека.

Вскоре у ног открылась зияющая пустота, охранник посветил фонарем; толпа подалась вперед, среди досок все увидели торчащую из пузырчатой, похожей на жидкий торф гущи голову с безумными выпученными глазами. Иногда охранница уходила вниз, исчезала, и плотная зыбучая поверхность смыкалась над ее головой; потом охранница появлялась, тяжело и обессилено дыша.

Альбинос спустил в яму длинную доску, Сталена уцепилась за нее двумя руками, охранник и Джуди стали тащить ее наверх. Никто им не помогал, ни один человек, Маша помедлила и стала к ним третьей.

Напрягаясь, они втроем с трудом тянули доску с охранницей, страдая от нестерпимой вони, которая крепла и не давала дышать.

Выбравшись наверх, Сталена бездыханно распласталась у ног толпы, долго отдувалась, распространяя вокруг себя одуряющий смрад. Отдышавшись, она села, странно хихикнула, размазывая по себе грязь, потом засмеялась и принялась хохотать. Непонятно было, что ее рассмешило, все опешили, потом поняли и уже смотрели на нее без злости, даже с некоторым состраданием; лица пленниц стали одинаково задумчивыми, словно все сообща задумались об одном.

— Свихнулась, — ни к кому не обращаясь, известила в пространство Вера.

Больше Сталену не видели, молодой охранник сказал, что она больна и находится в госпитале.

Как ни странно, вскоре Джуди обвинили в диверсии. Суд состоял из трех человек, следователь, который допрашивал Джуди был одним из трех.

Молодой охранник привел пленниц в тихое помещение, украшенное портретами вождей; над столом, покрытым красной тканью, висел портрет Дзержинского и транспарант со словами «Наш суд — самый справедливый суд в мире».

Они сидели в ожидании судей, те запаздывали, видно, добирались издалека, либо были заняты важным делом; молодой охранник, не отрываясь смотрел на Джуди.

— Слушай, что он на тебя пялится? — обратила внимание Маша. По-моему, он в тебя влюбился. Все дни глазеет. Смотри, как вперился. А он ничего мужик. Нет, он точно на тебя глаз положил.

— Он следит, чтобы я не сбежала, — улыбнулась Джуди, но она и сама заметила, что альбинос смотрит на нее постоянно.

Появились судьи, три старика: все трое были в старых комбинезонах, как пилоты из одного экипажа. Один из них приказал охраннику открыть окна.