Преисподняя

Воинские повестки не вызывали в семье интереса, это была как бы почта, не требующая ответа, вроде официальных поздравлений с государственным праздником, которые пачками получал отец.

Повестку обычно равнодушно клали на столик в прихожей, на ней записывали номера телефонов, от нее отрывали клочки, со временем повестка исчезла неизвестно куда.

В семье все страшно удивились, когда за Антоном приехали на машине два милиционера и отвезли в военкомат. Еще тогда, вероятно, можно было все поправить, поведи он себя осмотрительно.

— Да вы что, братцы?! — искренне всплеснул руками Бирс, когда ему объявили призыв. — У меня передача на носу! Студия горит, кучу денег вложили! Вы в своем уме?! Группа в экспедицию уезжает! Билеты на руках!

Поглазеть на необычного призывника собрались офицеры из соседних комнат. Бирс толковал им, толковал в надежде, что сейчас объяснит получше, и они поймут.

— А кто служить будет? — мрачно поинтересовался рыхлый подполковник с ромбом Военно-политической академии.

— Вы, видимо, замполит? — спросил Бирс. — Я не ошибся?

— Политработник, — подтвердил офицер, морщась от того, что вынужден объясняться с долговязым балбесом, лицо которого казалось знакомым.

— Я думаю, если завтра вы не явитесь на службу, никто не заметит. Послезавтра вас уже забудут. А если я завтра не приду, все остановится, передача не выйдет.

— Я смотрю, ты больно грамотный, — лицо подполковника пошло красными пятнами.

Как все политработники, он знал, что строевые офицеры их недолюбливают и считают бездельниками, но так открыто перед сослуживцами его еще никто не срамил.

— Грамотный, — согласился Бирс. — А вам по душе неграмотные? С ними проще? Кстати, мы что, перешли на «ты»?

Из военкомата его уже не выпустили, даже парикмахера пригласили, чтобы остриг под машинку.

В военкомате поломали головы и за строптивость и наглое поведение упекли Бирса в морскую пехоту на Дальний Восток.

К ночи шторм стих, десантные войска подошли к месту высадки: впереди по курсу на фоне блеклого горизонта со следами догорающей зари над морем чернел остров, который десанту предстояло взять штурмом.

Корабли на малых оборотах подошли к берегу, опустили пандусы, но отмели не достали: из-за шторма и обледенения суда опоздали до начала прилива, высадку пришлось делать в воду.

Двумя цепочками десантники друг за другом выбегали из трюма на пандус и прыгали в море. Подняв оружие, Бирс вместе со всеми по грудь в ледяной воде спешил к берегу, преодолел под встречным огнем песчаный пляж и полз по скользким мокрым камням к линии береговых укреплений, а потом карабкался на скалы, где противник устроил доты.

Бирс служил трудно, не мог осилить субординацию. Да и как смириться, если помыкает тобой малограмотный тупица, который кроме мата и команды «отставить!» других слов не знает.

Потому и не вылезал Бирс из нарядов, вдоволь начистил на кухне картошки, вымыл в казарме полов, вычистил гальюнов, да и на «губе» посидел сполна: за строптивость, за грамотность, за то, что больно умный, за то, что много о себе понимает, за… — да мало ли… Одно то, что человек из Москвы, вызывало у многих досаду. Даже фамилия доставляла ему немало хлопот.

— Бирс, ты не русский? — спросил однажды однокамерник на «губе».

— Числюсь русским, — неохотно ответил Антон, наперед зная, о чем пойдет речь.

— Как это?

— Один прадед немец, другой швед, третий русский, четвертый вообще грек. У нас в роду и поляки, и грузины… Так кто я?

— Да, намешано в тебе. А я вот русский.

— Поздравляю.

— Чистокровный!

— А вот это трудно сказать. Ты из предков кого знаешь?

— Деда, бабку…

— А дальше?

— Дальше не знаю.

— Ну вот видишь. Да и невелика заслуга, ты-то причем? Кем тебя родили, тем ты и стал. Хвастать особенно нечем. Это уж потом от тебя зависит — кем станешь. Тогда гордись, другое дело.

— Ты что, против русских?

— Упаси Бог! Я за всех!

Однокамерник остался недоволен, Бирс видел, но это был еще мирный разговор, а случались драки — в казарме, в сортире, даже здесь, на «губе».

Бирс досиживал привычные десять суток, когда в часть с инспекцией прибыл полковник из округа.

— Кто разрисовал стены? — полковник строго оглядел камеру, стены которой были действительно разрисованы и исписаны похабщиной вдоль и поперек.

Это была настоящая солдатская художественная галерея, созданная поколениями отсидчиков, гордость и слава гарнизона, многие просились на «губу», как в музей.

— Не могу знать, — стоя по стойке смирно, ответил Бирс.

— Вы?! — в упор сверлил глазами инспектирующий.

— Никак нет.

— Ваша камера, значит вы! — сделал доступный вывод полковник.

— Товарищ полковник! — торжественно, громко и внятно обратился Бирс. — Если вы станете возле навозной кучи, я же не скажу, что вы ее автор!

Антон наперед знал, что поплатится, но поделать с собой ничего не мог. Ему добавили две недели строгого ареста, но он и впредь не в силах был совладать с гордыней, принесшей ему столько хлопот.

Служить оставалось шесть месяцев, когда его вызвали в штаб.