Преисподняя

В Рязань, где находилось воздушно-десантное училище, Першин отправился на пароходе. Он мог добраться поездом, но это было скучно: душные переполненные вагоны и мешки, мешки — Рязань возвращалась с добычей после удачного набега на Москву.

Уже многие годы владимирские полки, суздальские ратники, смоленские ополченцы и дружины из Калуги, Сергиева Посада, Твери и прочих, прочих мест ходили на Москву, опустошая ее почище монгольской конницы. Соседи ходили на Москву по той простой причине, что родная держава провиант из этих мест доставляла в столицу, и чтобы его отбить, жители с мешками отправлялись в поход. Першин купил билет в четвертый класс, без места, хочешь — в трюме, а хочешь — на палубе. Это было романтично для домашнего сосунка — ни угла, ни крыши над головой, он мнил себя бродягой, искателем приключений.

Они отплыли из Южного порта в Нагатине, закатное солнце медью отражалось в окнах уступчатых домов за Москвой-рекой. Редкие пассажиры гуляли по палубе, одинокие женщины за неимением спутников заглядывались на рослого юношу — блондин, верзила, косая сажень в плечах, румянец, кровь с молоком.

События показали, что выбор транспорта он сделал правильно: в эту ночь Першин лишился невинности. Одна из попутчиц увела его к себе в каюту, Першин опомниться не успел, как все свершилось.

Он едва не сгорел со стыда: «Так ты мальчик?!» — поразилась партнерша, ему было стыдно за свою неловкость и неумение, и потом, после он испытывал радость, что теперь он ровня приятелям, которые донимали его рассказами; да, теперь он был наравне со сверстниками и вместе с ними мог причислять себя к мужчинам. Першин навсегда запомнил ту ошеломительную новизну, какая открылась ему после свидания, но вместе с тем пришли щемящее сожаление и опустошенность.

Он запомнил ночную реку, ее лунную рябь, неспешное движение судна, плеск волны в борт, спящие деревни, далекие огни, старые, подступающие к воде заводы Коломны, их причудливые вековые корпуса из кирпича, закопченные стекла, за которыми полыхало и билось пламя вагранок.

На исходе ночи они вошли в Оку. Рассветный туман стлался над водой, в его разрывах появлялись и исчезали луга и прибрежные холмы, по берегам стояли немые черные избы. Першин думал о том, как много он узнал за одну ночь и как хорошо, что он уехал из дома: жизнь была внове и сулила новизну впредь.

В Ташкент капитан Першин прилетел с кабульского аэродрома на самолете, который в действующей армии прозвали «черный тюльпан». Руку после ранения взяли в гипс, это не помешало командованию назначить раненого капитана сопровождающим — только и забот, что расписаться в накладной за груз: получил, сдал…

Грузовой отсек заполнили до отказа, даже крепить груз, чтобы не сдвинулся в полете, не было надобности: гробы стояли тесно, враспор. Капитан всю дорогу не просыхал, сослуживцы снабдили выпивкой, а иначе бы выть и кататься, биться головой, матерясь, и проклинать тех, кто это затеял.

Из Ташкента капитана отправили в московский госпиталь — москвич как-никак. После госпиталя он мог выбрать место службы, самое страшное было позади, впереди открылась гладкая накатанная дорога к званиям и чинам.

— Хочу демобилизоваться, — заявил Першин в управлении кадров.

— Капитан, ты в своем уме?! — удивился кадровик-полковник.

— Вполне. А ты? — вежливо осведомился Першин.

К тому времени он твердо решил, что пошлет их всех подальше генералов, болтунов-политработников, лживых и бездарных деятелей, всю эту сучью свору дармоедов и захребетников, которая оседлала страну.

…Лиза была сиротой при живых родителях. Лишь изредка она украдкой встречалась с матерью — тайком от отца.

Першин познакомился с ней в госпитале, Лиза проходила студенческую практику на пятом курсе медицинского института.

Он отметил ее сразу в стайке студентов, которые в белых халатах слонялись по отделениям в ожидании профессора. Как она двигалась! Точно, расчетливо, но и свободно, раскованно, с поразительной воздушной легкостью; движение доставляло ей радость, и когда она шла, даже издали бросалась в глаза ее пленительная летящая поступь.

Першин увидел ее, почувствовал волнение в крови и забил копытом, как боевой конь при звуке трубы.

— Доктор! — разлетелся он к ней с загипсованной рукой на отлете. Мне нужна срочная помощь!

— Что с вами? — удивилась юная медичка и глянула на смельчака-верзилу ясными глазами.

— Сердце, — показал он здоровой рукой. — Сквозное ранение.

— У вас рука в гипсе, — уточнила она диагноз.

— Рука — это видимость. У меня душа в гипсе и сердце в крови. Прямое попадание.

— Вы офицер? — спросила она невинно и как бы невзначай, хотя и так понятно было: в отделении лежали одни офицеры.

— Так точно: капитан!

— А шутки у вас солдатские! — обронила она с улыбкой.

Он опешил на миг — не ожидал, но про себя отдал ей должное: как умело она отбрила его; Першин был из тех, кто не лезет в карман за словом, но не нашелся — сник и увял: поморгал обескураженно и с кислой улыбкой поплелся восвояси.