Преисподняя

В Борисов день, разломивший май надвое, соловьи, похоже, и вовсе ошалели и старались так, словно им предстояло спеть и умереть. Все двенадцать соловьиных колен оглашали ночную тишь, и хотя певцы в запале не слышали друг друга, можно было возомнить, что каждый старается перещеголять соседа.

Ближе к концу май повернул на холод, как случается в цветение черемухи, впрочем, черемуховый холод недолог, хотя раз в семь лет мороз бьет наотмашь. Но на этот май седьмой год не пришелся, едва отцвела черемуха, повеяло теплом.

В пролетье на исходе мая седьмым прилетом с зимовий прибыли самые опасливые и чуткие к теплу птицы - иволги, жуланы-сорокопуты и камышовки. Птичий гомон чуть смолкал на короткий срок посреди ночи, лишь соловей, облюбовавший ивняки, бересклет и орешник, а в садах заросли крыжовника, неутомимо перебирал все колена от зачина до лешевой дудки.

Записавшись в отряд, Ключников решил съездить в Звенигород. Был будний день, после ошеломительной московской толчеи Звенигород умиротворял медлительностью и тишиной. Ветер рябил воду на Москва-реке и раскачивал высокие корабельные сосны на прибрежных холмах.

Родители были на работе, Галю Сергей застал дома, она дежурила в ночь, днем была свободна, и они, не раздумывая, уединились в сенном сарае. Затворив дверь на щеколду, они привычно поднялись на полати. Под скошенной кровлей висели душистые веники первотравья - дягиль, горицвет, дубровка и мать-и-мачеха, томительный запах кружил голову, как слабое вино.

Сергей обнял Галю, от нее, как всегда, исходило ощущение прохлады, опрятной свежести, устойчивого покоя и надежного домашнего уюта. Они обнялись, радуясь встрече, и также радостно, безмятежно отдались любви, словно вошли в сильную спокойную реку, неторопливое течение несло их в жаркий послеполуденный час.

Позже они медленно гуляли по окрестным тропинкам, вышли оврагами к Городку и поднялись к Успенскому собору. С высоты холма открылась неоглядная даль, плес, речная излука, в стороне над лесом высились монастырские купола.

Сергей рассказал Гале об отряде, она обеспокоенно взглянула на него:

- Если с тобой что-то случится, я не переживу, - призналась она, и по обыденности, с какой это было сказано, он понял: это правда.

Галя никогда не старалась произвести впечатление, все, что она говорила и делала, было неизменно исполнено естественности и простоты никакого притворства, никакой игры и жеманства.

- Я думаю, пора, - неожиданно произнес Ключников.

Галя сразу поняла, о чем идет речь. Никогда прежде они не говорили о женитьбе. Галя не задавала вопросов и не торопила его, как опрометчиво поступает большинство женщин; когда подруги и родственники одолевали ее вопросами, она сохраняла спокойное достоинство и невозмутимость.

- Пора, - повторил он и спросил. - Ты согласна?

- Я счастлива, - ответила она без лукавства.

- Мне следовало это сделать раньше, - упрекнул он себя, но она тут же стала на его защиту:

- Ты раньше не мог.

- Я не хотел начинать с нищеты. А теперь у нас есть деньги.

- Я предпочла бы без них. Это опасно, Сережа, - в ее голосе угадывалась внятная тревога. - В конце концов, я работаю, могу взять еще одну ставку.

- Неужели моя жена будет работать на износ? Я сам заработаю, ответил Ключников, но снова, в который раз, подумал, сколько в ней рассудительности, здравого смысла и преданности - о лучшей жене и мечтать нельзя было.

По заросшему косогору они вышли к берегу холодной быстрой Разводни. Густой раскидистый ракитник укрывал песчаные отмели и глубокие омуты, высокая трава раскачивалась под ветром, и казалось, берега зыбко колышутся над бегущей водой.

Пахло душистой древесной смолкой, среди общего разнотравья выделялись запахи яснотка, кашки и сныти, птичий гомон наполнял заросли в долине реки, но стоило прислушаться, можно было отчетливо различить голоса славки, малиновки, иволги, а поодаль в лесу с утра до темноты вразнобой стрекотали зяблики, вили трель, подражая сверчкам, тренькали, рюмили, зазывая дождь, и неистово кидались в драку, стоило соседу приблизиться к гнезду.

Сергей и Галя легли в траву под деревья, потерялись в густой зелени, и казалось, они здесь свои, сродни траве и деревьям.

Под вечер, когда Ключников вернулся домой, во дворе его встретил отец.

- Надобно поговорить, - сказал он озабоченно и нахмурился, насупил брови, как бы в поисках нужных слов. - Неудобно, сынок... Столько лет вместе, а все молчком, молчком. У нее родители, подруги, родня... Полгорода в знакомых. А мы вроде всем голову морочим - нехорошо. Перед людьми стыдно.

- Мы уже решили, отец. Приеду на той неделе, заявление подадим. Можешь всем объявить.

- Вот и ладно, - облегченно вздохнул отец и повеселел сразу, посветлел лицом.

В Москву Ключников возвращался поздней электричкой. До Голицына он читал, не поднимая головы, людей в вагоне было немного - раз-два и обчелся. Позже народу прибавилось, электричка с диким воплем проскакивала станции без остановок, в мутной мгле за окном горели далекие фонари.