Преисподняя

Айк и девушка увидели остатки воинства Уокера, числом тридцать. Согласно ритуалу, им изрезали бедра и бицепсы; из-за выпотрошенных животов грудные клетки казались бочкообразными. Глаза вынули и вставили белые круглые мраморные шарики. Шарики были великоваты, и это придавало их «взгляду» свирепость; казалось, у них вытаращенные, как у насекомых, глаза. Здесь были и Кальвино, и черный лейтенант, и, наконец, голова Уокера. В знак презрения хейдлы привязали его высушенное сердце к бороде — чтобы все видели. Если бы он был достойный враг, сердце съели бы на месте.

Теперь Айк был рад, что мало кормил свою пленницу. В нормальном состоянии девушка бы не дала ему выполнить задуманное, а так едва проходила милю без отдыха. Ничего, думал Айк, скоро она будет сыта и на свободе. А он вернет себе Али.

Двадцать третьего января девушка попыталась утопиться в одном из каналов — прыгнула в воду и засунула голову в какую-то щель. Айк бросился ее вытаскивать и чуть не опоздал. Ему пришлось рассечь веревку, которой был завязан рот девушки, и откачивать из легких воду. Ослабев, лежала она у него на коленях, обмякшая и едва живая. Оба переводили дух.

Немного погодя девушка запела. Глаза так и не открыла — она пела для себя, стараясь приободриться, пела тихо, на своем языке; такие щелчки и интонации хейдлы используют в семье. Айк не сразу разобрал, что за песню она поет, но когда понял, его пронзило в самое сердце. Не веря ушам, он вскочил. Прислушался. Он слишком плохо знал язык, чтобы понять все слова, но мелодию спутать не мог. «О, Благодать»!

Айк зашатался. Девушка знала эту песню и любила — так же как и он. Это было последнее, что он слышал от Коры тогда, много лет назад, в Тибете, когда ее поглотила бездна. На этот гимн он бежал в темноте пещеры. «Был мертв и чудом стал живой, был слеп, но вижу свет». Девушка пела другие слова, однако мелодия была та же.

Он не усомнился, когда Исаак заявил, что девушка — его дочь, но никакого сходства между ним и девушкой не видел. И вот песня помогла ему открыть в ней черты Коры.

Айк искал объяснение. Она могла научиться песне от Коры, а могла услышать в крепости Али. И все же недаром он постоянно испытывал неясное тревожное чувство, что знает девушку.

Было нечто знакомое в скулах, в линии лба, в том, как она упрямо выпячивает подбородок, в фигуре. Айк обратил внимание и на некоторые другие детали. Неужели? Она так сильно похожа на мать. И в то же время не похожа — глаза, форма рук, подбородок.

Девушка устало открыла глаза. Айк не видел в них Кору, потому что это были не бирюзовые глаза Коры. Наверное, он ошибся. И все же он знал эти глаза. Его словно толкнули. У нее — его глаза. Она — его дочь.

Айк сполз по стене. Возраст как раз подходящий. Цвет волос. Он сравнил их руки — такие же длинные пальцы, такая же форма ногтей. «Господи!» Что теперь?

— Ма. Ты. Где, — произнес Айк на ломаном языке хейдлов.

Девушка перестала петь. Уставилась ему в глаза. Нетрудно догадаться, о чем она думает. Увидев его состояние, пленница решила попытать счастья. Она попробовала шевельнуться, но тело ей не повиновалось.

— Пожалуйста, говори яснее, человек-зверь, — вежливо произнесла она на верхнем диалекте.

Для Айка это в целом прозвучало как «что?». Он попытался еще раз, стараясь не ошибиться в синтаксисе и падежах.

— Где. Твоя. Мама. Быть.

Она фыркнула, и Айк понял, что его слова для нее не больше чем звериное мычание. Девушка все время отводила глаза от его ножа с черным лезвием. Это был вожделенный предмет. Ей хотелось убить Айка.

Он начертил на земле знак, затем другой и соединил их.

— Ты, — сказал Айк. — Мать.

Быстрым движение пальцев она стерла нарисованное. Таков ее ответ. Нельзя говорить о мертвых. Ведь они становятся кем-то или чем-то другим. А поскольку неизвестно, в кого или во что они перевоплотились, разумнее всего о мертвых не упоминать. Айк не настаивал.

Кора, конечно, мертва. А если бы и была жива, он бы ее не узнал. Здесь действуют их законы. Девушка нужна ему для обмена. Такой у него был план. Айк вдруг понял: плот, собранный им из обломков прежней жизни, только что опять разбился.

Настоящая мука — появление дочери, о которой он не знал и которая стала такой, каким чуть не сделали его.

И что теперь — спасать ее? А потом? Хейдлы вырастили ее своей. Она понятия не имеет ни о том, кто она, ни о том, из какого она мира. А если честно, то Айк и сам не знает. Что же это за спасение?

Айк посмотрел на худую разрисованную спину девушки. С самого начала он обращался с ней как с вещью. Одно хорошо — он ее не избил, не изнасиловал и не убил. «Моя дочь?» — Айк опустил голову.