Преисподняя. Адская бездна

Ученик задыхается от выделяемых трупом газов.

Ангел продолжает рассуждать.

— Герр Моцарт, мой безумный менестрель, за месяц писал столько музыки, что хватило бы на целую жизнь, — и так все время. К концу жизни он буквально сочинял во сне, а его рука заполняла страницу за страницей с такой скоростью, с какой только человек может писать. Это были божественные страницы, не нуждавшиеся в правке — на них нет ни единой помарки. Совершенная музыка. Скажи мне, мог ли он совершить все это один? (И как ты думаешь, кто заказал ему «Реквием»?)

— Повелитель.

Борода трупа дрожит под весом червей. Словно мертвец смеется. Ученик изо всех сил борется с безумием.

— А как насчет Бетховена и всех этих гигантских симфоний, которые вышли из-под его пера, когда он оглох? Представляешь, глухой? Я дам тебе подсказку. Как ты думаешь, кто был его «возлюбленным»?

Губы ученика потрескались от жажды. Желудок пуст. Кусочек мяса помог бы ему. Мяса, наполовину съеденного червями. Но нужно поститься.

— А Ван Гог? — не унимается ангел. — Его называют сумасшедшим. Нет. Он прислушивался ко мне или, по крайней мере, к моим вестникам. Ты слышал о Джонасе Солке, создателе вакцины против полиомиелита? Озарение пришло к нему во сне. Гомер был слепым и больным гемофилией. Никогда не покидал родительский дом, не говоря уже о военных походах. Я наполнил его поэзией. Моисей. Авраам. Иисус. Мохаммед. Все слышали голоса. Мои голоса. Бхагавадгита. «Ад». Книга Псалмов. Число «пи». Теория относительности.

— «Майн кампф», — бормочет ученик. — Красная книга. Сталин. Пол Пот. — Он шепчет имена этих и других злодеев.

— Нет, — отвечает ангел. У него острый слух. — Эти принадлежат вам. Мой завет основан на красоте.

Рот трупа внезапно открывается, и из него сыплются черви. Красота?

— Теллер. Менгеле. Макнамара, — говорит ученик. Исчадия ада.

— Кстати, о Вьетнаме. Знаешь, где я провел ту войну? — спрашивает ангел.

Ученик умолкает.

— В одном из ночных клубов Нью-Йорка. Правда. «Половинная нота». Это было весной тысяча девятьсот шестьдесят пятого. Джон Колтрейн выжимал все, что только мог, из своего джаз-квартета. Ты не мог их не слышать — самая страстная музыка, которую только знал человек. Колтрейн играл как одержимый. Он и был одержим. Мной.

— Невозможно.

— Почему?

— Потому что ты здесь. Заперт. Как и я.