Прекрасна и очень опасна

– Да брось ты, Лид, – моментально оттаял Вадик. – Что ж я, не человек, что ли? Я так и понял: ты плохо себя чувствуешь, говорить не можешь или не хочешь, ну, думаю, придешь в себя и позвонишь. Так и вышло.

– Спасибо, что не сердишься. Ты знаешь, тут вот какое дело… – нерешительно начала Лида. – Сергей перед смертью передал мне фотографию, там снят он в компании. Там, кстати, есть и ты. Он попросил передать привет от него одной женщине, которая там тоже снята, сказал мне ее телефон и адрес, а я ту бумажку потеряла. Представляешь, кошмар какой?! Теперь вся надежда на тебя.

– Это каким же образом? – удивился Вадик, который вообще никогда не отличался повышенной сообразительностью. – Откуда же мне знать, что у тебя там было записано, на той бумажке?

– Ну, может, ты вспомнишь ту женщину на фото? – подсказала Лида. – Сережа вроде бы обмолвился, что вы с ней тоже знакомы были.

– Лидочек, – извиняющимся тоном сказал Вадик, – ты знаешь, я бы к тебе с превеликим удовольствием подскочил и посмотрел фото, но я сейчас стараюсь из дому не выходить.

– Это еще почему?! – изумилась Лида.

– А потому, что настало для меня время сенной лихорадки. Я очень круто реагирую на цветущую сирень. Проще говоря, переносить ее не могу.

– Да ты что?! – с искренним сочувствием ахнула Лида. – А сирень-то как раз цветет вовсю. Такая красота, ты просто не представляешь!

– Вот-вот, кому красота, а мне мучения! – раздался в трубке угрюмый вздох, а потом несколько громких чихов. Наконец у Вадика снова прорезался голос: – Короче, так: или жди, пока я выздоровею и начну выползать из дому, но по опыту скажу, это ожидание не меньше чем на месяц затянется. Или, если больше ждать не хочешь, приезжай ко мне. Я на Нижегородской живу, дом четырнадцать, квартира четырнадцать. Что-то не помню, ты у меня бывала раньше, нет? От тебя как раз трамвай «двойка» идет по кольцу. Давай приезжай, когда тебе удобно, я постоянно дома. Разве что усну, ну, звони подольше, только и всего. До встречи, что ли!

– До встречи, – отозвалась Лида. – А можно… А можно, Вадик, я прямо сейчас приеду?

– Прямо сейчас? Давай. Только извини, я в совершенно разобранном состоянии!

«Да плевать мне на тебя и на твое состояние!» – чуть не выкрикнула Лида, однако вовремя вспомнила правила хорошего тона и отыскала приличный эвфемизм:

– Это совершенно неважно!

Если вдуматься, и эвфемизм звучал жутко невежливо, но Лиде сейчас было не до тонкостей: она уже бежала к остановке трамвая.

По пути к Вадику, прижимая к груди сумку и тщетно пытаясь вдохнуть свежего воздуха из окошка переполненного вагона, она внезапно задумалась: а надо ли вообще туда ехать, на Нижегородскую? Надо ли встречаться с Вадиком и что-то выспрашивать у него? Зачем вообще Лиде это нужно – узнать нечто новое об отношениях Сергея и Майи? Брата нет в живых, его бывшая возлюбленная замужем за другим человеком. Их прошлое умерло вместе с Сергеем. Умерло – ну и умерло… Надо ли разрывать эту могилу? Ведь сколько таких историй происходит на свете! Разве сама Лида не была в свое время участницей одной из них? Ну и что? Вся разница только в том, что и она, и Виталий живы. Оба они отвернулись от обломков былой любви и сейчас вспоминают о прошлом если не с отвращением, то с недоумением: откуда что бралось, что их так влекло друг к другу и почему столь легко разнесло в разные стороны? А ведь когда-то казалось, что в основе их разрыва лежит истинная трагедия. Теперь все это обернулось таким никому не нужным плюсквамперфектом… Ну да, прошло время, которое, как ни тривиально это звучит, все лечит. А не покажется ли спустя некоторое время Лиде, что история ее брата – тоже покрытая пылью давность? В конце концов, если как следует разобраться, он ведь сам виноват в своей трагедии. Сам! Убил он Майданского? Убил. Хочется думать, конечно, что убил именно для того, чтобы облегчить жизнь своей возлюбленной, но… как ни любит Лида брата, а все-таки жалит ее воленс, так сказать, неволенс мыслишка о том, что дело было не только в высоких движениях души, но и в трезвом расчете. Правда, расплатился Сергей слишком дорого, но ведь он знал, на что шел!

А знал ли?..

Если бы он смог провидеть, каким будет его собственный конец, разве решился бы поднять руку на Майданского? Неведомо… Во всяком случае, Сергея можно только пожалеть. Как страшно было, наверное, ему, когда он понял, что сам, своими руками привел себя не только к полному крушению мечты, но и к увечью, то есть к физической гибели.