Прекрасная, бессердечная

Сначала, как всякий нормальный полицейский, он вернулся к своей машине и вызвал к себе ребят по радио. Но затем, вместо того чтобы дождаться подкрепления, как сделал бы всякий нормальный полицейский, он решил взять братьев Манчини на испуг и, ворвавшись на склад, приказал им выходить по одному с поднятыми руками.

Ему устроили торжественные похороны, а на надгробной плите выгравировали: «Образованный полицейский».

Поэтому каждый раз, когда я думаю о своей неучености, я вспоминаю Билла Брэди, и мне сразу же становится легче. Для всякого полицейского существует предел, до которого он может дойти, — разумеется, по службе.

Я допил виски и, чтобы не чувствовать себя так одиноко, налил еще. Звук льющейся воды внезапно прекратился, и минутой позже из ванной появилась Камилла. С нее текло: на естественном деревянном полу оставались естественные мокрые следы. Она швырнула в меня полотенцем, и я не очень ловко его поймал.

— Вытри меня, Эл, — сказала она. — Тебе очень холодно, да?

— Холодно? — прошептал я.

— Ты все еще одет, — сказала она нетерпеливо. На секунду она вдруг замерла с выражением ужаса на лице. — Ты, случайно, не импотент? — спросила она с подозрением. — Или, может быть, ты из тех, что кончают, глядя в бинокль? Или тебя стихи возбуждают?

— Вот только еще одной Прекрасной бессердечной дамы мне и не хватало, — пробормотал я.

— Что-то вроде:

И перед тем как полюбить,
Она дрожала, как листок.

Нравится, Эл?

— Нравится, — кивнул я. — Руди рассказал тебе о письмах?

— О каких письмах? — спросила она с раздражением. — И оставь Руди в покое.

Она направилась ко мне твердыми шагами.

— Ты очень обидишься, если я промочу твой костюм?

Я принял обычные меры предосторожности, чтобы не замочить костюм: я его снял. Затем я завернул ее в полотенце и мягко опустил на кушетку.

Она крепко обняла меня руками и потянула к себе. В какую-то секунду она была сухая, как штат Техас.

— Эл, — счастливо пробормотала она, перестав теребить мое ухо. — Ты изумителен, земной Эл Крестьянин!

— Не называй меня так, Золушка, — прошептал я, — или я тебя укушу, вот так!

Я опять вошел в контору без стука, но на сей раз бинокля в поле зрения не было.

Он глядел на меня сверкающими мрачными глазами, и взгляд этот сам по себе был достаточно грозный.

— Вы нашли мисс Кловис? — сказал он с бешенством в голосе, и, пока говорил, его очки успели запотеть.

Я уселся на край стола и закурил сигарету.

— Вы мне не нравитесь, — сказал я ему откровенно. — Вы паршивый карлик с биноклем!

— Как вы смеете! — Он возмущенно вскочил на ноги, но сорвавшийся на визг голос испортил весь эффект.

— На вас поступила жалоба, — сказал я холодным тоном, каким должен говорить каждый непреклонный полицейский.

— Жалоба? — Голос поднялся на октаву выше, почти перестав быть слышным для уха человека.

— Управление шерифа, — сказал я и кинул перед ним на стол свое удостоверение. — Подсматривать — беда невелика, огласка — вот что страшно.

— Подсматривать? — Он сглотнул.

— Газеты подхватят такой материал, — сказал я. — Женщины ненавидят грязных недоносков, готовых прятаться за каждым кустом, лишь бы подсмотреть, как они раздеваются на ночь.

— Лейтенант! — Он изо всех сил дернул за мочку уха. — Лейтенант. Вы ошибаетесь!

— Я не ошибаюсь, — сказал я презрительно. — Вы думаете, я не узнаю подонка, глядя на него? И этот бинокль…

— Пожалуйста, — сказал он в отчаянии. — Я никому не хотел плохого… просто вы не понимаете… Я так одинок! — Он разрыдался.

— Оправдываться будете перед судом, — сказал я решительно. — Для меня вы просто ничтожество.

Он изо всех сил дергал себя за ухо, но это наказание он счел недостаточным и, вытащив из ящика стола перьевую ручку, стал тыкать острым концом в тыльную сторону ладони.

— Лейтенант, — его голос задрожал, — простите меня! Я буду счастлив… счастлив… помочь… — В горле у него заклокотало, он выхватил носовой платок и оглушительно высморкался.

— Вы пытаетесь меня подкупить? — спросил я медленно.

Его голова внезапно дернулась.

— Нет, нет, нет, лейтенант!

— Негодяй! — сказал я, с трудом сдерживая смех, делая вид, что обдумываю его предложение. — Хотя…

Перо замерло на полдороге к перепачканной чернилами руке.

— Хотя… лейтенант, хотя, — с болью в голосе сказал он.

— Мы можем заключить договор, — сказал я. — Вы ответите мне на кое-какие вопросы, а я забуду о том, что вы подсматривали.

— Да! Да! — Его голова замоталась сверху вниз. — Все, все, что угодно.

— Эта Кловис, — сказал я. — Вы подглядывали за ней с самого первого дня?

— Нет, — простонал он, — неправда…

— Заткнитесь! — сказал я холодно. — Еще одна ложь, и я забуду о том, что мы договорились. Вы за ней подглядывали, и я хочу знать, что вы видели.

Его рот приоткрылся.

— Отвечайте на вопросы, — рявкнул я, — и считайте, что вы счастливо отделались. Но если посмеете мне хоть раз солгать, тогда пеняйте на себя, ясно?

— Да, сэр, — сказал он быстро, — я все понял, понял…

— Давно она здесь живет?

— Девять недель, лейтенант. В моей книге есть точная дата, если вы хотите…

— Не важно, — сказал я. — Кто платит ренту?

— Ренту?