Прекрасная чародейка

Франта ответил хмурым «ага», и этот положительный, хотя и безрадостный ответ вызвал на лицах веритариев добродушные усмешки, ибо было известно, что влюбленный буйвол только вчера осмелился признаться Либуше, почти уже здоровой, в своих пылких чувствах, за что и был презрительно осмеян ею. Так что предложение Петра сопровождать его оказалось весьма на руку Франте, ибо для раненого сердца нет лучшего лекарства, чем перемена обстановки.

Потом как-то, когда шевалье, по примеру Петра, уехал во главе отряда лучших воителей в инспекционную, или лучше сказать, охранную экспедицию, целью которой на сей раз случайно оказался город Вроцлав и его окрестности, веритарии, оставшиеся в лагере, с изумлением увидели, что с севера откуда ни возьмись и черт знает зачем валится на них туча вооруженных людей в походном строю, под грохот барабанов и визгливые звуки флейт. По знаменам и мундирам нетрудно было распознать императорских, сиречь Вальдштейновых солдат. Едва они подошли на выстрел, как выдвинули вперед пушки, прикрыли их корзинами с землей и в два счета открыли по веритариям огонь ядрами и зажигательными фанатами, а когда все — палатки, шалаши, склады, повозки, хлева — загорелось ясным пламенем, двинулись в атаку. Так что когда вечером шевалье де ля Прэри со своими людьми возвращался домой, никакой скрытый патруль не дал усталым бойцам mot de passee, условный знак, что все в порядке и можно ехать дальше. И там, где еще на рассвете был образцово устроенный лагерь, кишевший дисциплинированными веритариями, их женами и детьми, остались лишь дымящиеся головешки, и смрад, и грязь, и кровь, и воронки от ядер, и трупы животных и людей, опутанные собственными кишками, и повален был котел с красной жидкостью, в котором веритарии хранили общее имущество, и пропало золотое его содержимое, а ветви гигантского дуба, осенявшего шатер Петра, сорванный и затоптанный, гнулись под тяжестью дюжин неподвижных тел, развешанных на них.

Кукань — предатель, вероломный лжец, Кукань — крыса! Говорил, что собственной рукой убил Вальдштейна, но это гнусная ложь, потому что как раз сегодня многие видели герцога, здравого и невредимого, — он приехал смотреть, как его солдаты вешают наших братьев на дубе, и зрелище это доставило ему такую радость, что пузыри выскочили у него из носа. Таково было мнение, такими, сведенные к общему знаменателю, были комментарии веритариев, здоровых и раненых, оставшихся в живых после катастрофы; они еще до сумерек вернулись в лагерь, чтобы разыскать и унести в надежное место свое личное имущество, попрятанное по тайникам, свои запасцы драгоценностей и монет, какими обеспечивали себя перед превратностями судьбы все, включая тех, кто в свое время, в Черном лесу, громче всех кричал, требуя смерти провинившегося брата Мартина. Кукань подлец, Кукань трус, Кукань не только знал, что Вальдштейн жив, — он знал также, что тот хочет истребить нас, потому и удрал вовремя! Такой популярной трактовке мнимого предательства Петра придал твердую форму и логику проповедник Медард, тоже имевший где-то свой тайничок, свой частный депозитарий, ради которого и ему надо было вернуться в разгромленный лагерь. А уж коли он тут очутился, то и собрал вокруг себя горсточку оставшихся в живых, чтобы поставить последнюю точку за веритарской эпопеей. Он говорил:

— Ведь он сам, этот Петер Кукан, да будет проклято его имя, учил нас верить прежде всего свидетельству наших органов чувств — так может ли свидетельство его измены быть красноречивее, убедительнее и яснее, чем этот дуб, превращенный в гигантскую виселицу, чем мертвые тела наших братьев и сестер?!

— Не может, — мрачно отозвались веритарии.

— Возможно ли представить себе более коварную ложь, чем ложь Кукана, который уверял нас, что Вальдштейн умер, хотя он не только не убил его, как он утверждал, но даже предал нас в его руки?!

— Невозможно, — ответили веритарии.

— Заслуживает ли он самого сурового наказания?

— Заслуживает!

— Стало быть, мы приговариваем его к смерти?

— Приговариваем!

— Есть ли среди вас кто-нибудь, кто готов привести в исполнение этот приговор?

— Я! — сказала прекрасная колдунья Либуша Кураж — и наступила тогда минута тишины, минута растерянного молчания.

— Отдаешь ли ты себе отчет, сестра, — заговорил потом Медард, — какую задачу берешь ты на себя — задачу, трудную даже для сильного мужчины?

Либуша кивнула.

— Представляешь ли ты себе, как ты это исполнишь?

Либуша вытащила из-за пояса кинжал и взмахнула им.

— Вот так, — сказала она. — Поеду в Италию за предателем, расспрошу, как добраться до Страмбы, и помешаю его свадьбе.

— Тем, что его убьешь?

— Тем, что его убью.

Слова простые, но импонирующие. Веритарии встретили их одобрительным ропотом, который прервал насмешливый голос шевалье де ля Прэри: