Прекрасная чародейка

Тогда-то Ибрагим-ага, сиречь Франта, сын потаскушки Ажзавтрадомой, дитя пражского предместья, с досадой вспомнил, как был он прав, не желая повышения из рядовых янычаров в генералы, навязанного ему полоумным Петром. «Да я же с самого начала носом чуял, не к добру все эти Петровы реформы, — думал он теперь в расстройстве, — и всякие высокие господа, хотя бы тот же паша Абеддин, не вечно будут терпеть, чтоб Петр держал их под уздцы да отбирал у них деньги и алмазы. Ясно как вакса — меня выпихнули в Смирну, чтоб я им не мешал; видать, готовят какую-то пакость. А с Петром чепуха какая-то, три месяца в Стамбуле не показывается — так неужто же мне, Франте, расплачиваться за него? Ну нет, извини-подвинься, я, брат, не вчера родился и хлебушко ел не из одной печи, еще чего не хватало. Тут только одно и остается: удирай, Франта, без оглядки, а коли кому это покажется не больно-то геройски, тот пускай поцелует меня в какое хочет место…»

Проведя ночь в одном из многочисленных мусульманских монастырей Смирны, янычары собрались на дворе, чтоб ехать обратно в столицу. И тут они с грустью увидели себя осиротевшими, ибо их верховный вождь и командир исчез неизвестно куда. Пока они ждали, надеясь, что он все же появится и весело назовет причину опоздания, Ибрагим-ага, а с этой минуты просто Франта — ибо он первым долгом сорвал с фески ленту, обозначающую его высокое звание, и выбросил орден Железного полумесяца, которым был награжден за успешное руководство маневрами, — Франта мчался на белом своем скакуне по лощине меж двух горных цепей, к городу Торбалы, а оттуда к реке Кючюк Мендерес. Не доскакав до реки, он окончательно избавился от янычарского снаряжения, напав на какого-то странствующего грека, то есть христианина, и отняв у него одежду; после чего, ведя коня в поводу, продолжал путь по горным тропкам над безднами и ущельями, по горам и долинам. Постепенно к нему вернулись рассудительность и спокойствие, причем в такой мере, что он уже начал досадовать на свою поспешность. «Как знать, — думал он, — может, ничего и не случилось, меня просто по ошибке послали в Смирну, и я, стало быть, дезертировал и отрекся от генеральской должности из-за ничего».

Вскоре, однако, выяснилось, что инстинкт маленького человека, отлично знающего, что судьба уготовила ему куда больше пинков, чем блинков, подсказал ему правильно. Франта двигался без остановки и быстро, но часто терял нужное направление и блуждал, так что известие о стамбульских событиях его обогнало. Он и до побережья не добрался, как узнал все о государственном перевороте, об убийстве султана и победе партии, враждебной Петру, а также об ужасной резне, последовавшей за переворотом. Следовательно, Франта имел полное право поздравить себя с догадливостью.

Куда бежал он, что задумал? Да ничего более простого и вместе более сложного, чем навсегда распроститься с турецким миром, где его против воли подняли на такую высоту, чтобы потом сбросить с нее столь резко, что он едва голову унес. Он рассчитывал наняться на какое-нибудь судно, держащее курс на запад, — конечно, не на турецкое, где его могли бы узнать и схватить, а на нормальный торговый христианский корабль, из тех, что возят в Венецию дорогие индийские пряности, перец, корицу, гвоздику и мускат, доставляемые арабскими караванами через пустыню, через Басру, Багдад и Дамаск в Каир. Эти солидные, мудро пекущиеся о материальной выгоде плавучие средства избегают портов Малой Азии, ибо там им нечего делать, разве что одно из них бросит якорь у Родоса, чтобы пополнить свой груз изюмом, кофе и опиумом. Поэтому Франта держал путь на юго-восток, дугой обходя побережье Эгейского моря, и упорно пробирался вперед по дорогам и бездорожью, пока не достиг городка по названию Мармарис, лежащего в глубине узкого, хорошо защищенного залива и населенного преимущественно рыбаками. Тут он продал своего коня, причем взял неплохие деньги благодаря красивой сбруе, и нанял рыбацкую лодку, чтобы переправиться туда, куда в то же самое время подходила «Дульсинея», — то есть на остров Родос.