Прекрасная Франция

К французику из Бордо русский человек по воле классика должен испытывать сострадание и зависть. Как же он в наших северных широтах, если что? С другой стороны, как же ему повезло родиться в винных краях, где по виноградникам гуляет ветер вольный, где мирные селяне живут-поживают, в ус не дуют, где птицы поют исключительно в мажоре! На этих хмельных берегах хочется поселиться навеки. Как же было бы здόрово бросить все, купить каменный амбар где-нибудь на Гаронне на пути от жизнелюбивой Тулузы к жизнеутверждающему Бордо, приспособить его для житья-бытья и благоденствовать тут столько, сколько сердце прикажет /ил. 122–124/.

| 122–124 | Как же было бы здорово бросить все и поселиться в этих краях на веки вечные!

Мои приятели – Даниэль, выросший в Нью-Йорке поэт, родители которого приехали в Америку из Испании, и его жена, художница, из рода давно обосновавшихся в Штатах голландцев, пару лет гостили в доме близ Бордо у друзей, американских дипломатов, которые наезжали сюда редко. И так прикипели душой к этим местам, что обратно в Америку им совсем расхотелось. Они купили среди виноградников небольшой участок с домом, сложенным из известняка, отремонтировали его и стали в нем жить. Тем более что для Даниэля это были родные романские земли. Не Испания, конечно, но сердцу ближе, чем страна, которая стала слишком напористо нести миру свободу. Соседи – опять-таки перемещенные лица. В этих деревнях и на этих хуторах жило много крестьян, перебравшихся сюда от нищеты из итальянских деревень. Недавно даже китайцы стали переезжать, скупая старые виноградники. Лоза тут растет с давних пор. Сейчас у итальянских виноградарей большие земельные наделы, семейства не бьются в нужде. Дети полгода живут где-то в Таиланде. И все ожидания здесь связаны с тем, чтобы этот год был хорошим для бордо. Впрочем, если так не выйдет, расстраиваться не стоит. Сосед моих приятелей – как раз такой итальянский виноградарь, живущий тут уже лет сорок, – смотрит на вещи без предрассудков. Его хозяйство неподалеку от замка, где жил Монтень, находится на границе Бержерака и бордосских земель. Однажды, отвечая на мои наивные вопросы, как лучше выбирать вино, как разбираться в нем и что такое, в конце концов, эта самая «аппелясьон», он сказал:

– Если год хороший для бордо, я наклеиваю на бутылки этикетки с маркой бордо. Если для бордо не очень, но для бержерака хороший, я, конечно, наклею бержерак.

– А если и для бордо и для бержерака плохой?

Орешек знанья тверд. Но мы не привыкли отступать!

– Так даже лучше. Тогда я наклеиваю этикетку с названием нашего шато «Сент-Фуа-ла-Гранд». Его любят иногда даже больше, чем бордо.

| 125–127 | Сельская церковь XIV в. в окрестностях Сент-Фуа-ла-Гранд. Рельефы в капителях колонн: рыбак, Адам и Ева

| 128 | Башня Монтеня

Он угощал меня чудесными наливками – миндальной, черносливовой, следующие я уже не запомнил, так как напробовались мы вместе с Даниэлем от души. Наливки крепкие, после вина быстро и с удовольствием пьянеешь. Похоже, я был первый русский, заехавший в эту глушь, и меня угощали как посланника мира. На посошок хозяин открыл по просьбе Даниэля какое-то фантастически вкусное красное, я даже чуть было не протрезвел. Сначала я с недоверием отнесся к тому, что среди штабелей бутылок, возносящихся под самый потолок большого ангара, именно эта – особенная. Но после первого глотка сомнений не осталось. Густой, бархатный, немного терпкий с вишневой ноткой нектар заставил меня забыть обо всем. Зрение, слух, осязание и прочие жизненно необходимые чувства вдруг куда-то делись вместе с глубоким внутренним миром. Остался только вкус вина, только нёбо и язык. Вино раскрывалось, терпкость уходила, вкус становился ровнее, и говорить о нем становилось все сложнее, то есть просто невозможно.

С тех пор у меня припасена бутылка такого вина – на прощанье виноградарь мне ее подарил. Я берегу ее для большого праздника.