Прекрасная Габриэль

— Право, вы удваиваете мою муку, — сказал молодой человек слабым голосом. — Я еду, чтобы бежать от смертельной мысли, а вы преследуете меня ею безжалостно. Ну да, я люблю женщину, которая выходит замуж, женщину, которая выходит за короля. Угадываете вы? Довольны вы? Буду я иметь счастье, по крайней мере, заставить вас признаться, что я несчастнейший из людей?

— Бедный Эсперанс! — отвечал Крильон с унынием. — Вы были правы. Для вашей горести нет лекарств. О, несчастный, несчастный Эсперанс! Сохрани меня Бог увеличивать ваше несчастье!

— По крайней мере, вы пожалеете обо мне, друг мой, не правда ли?

— Если бы дело шло о женщине обыкновенной, — продолжал старый воин, — я не хотел бы погасить в вас надежду, я ободрял бы вас преодолеть все препятствия. Вы увидали бы, что я с пылкостью молодого человека оспаривал бы для вас эту женщину даже у ее мужа, потому что я люблю вас, Эсперанс, и не остановился бы ни за какими сумасбродствами, чтобы вас утешить. Но здесь что делать? Я могу только умолять вас не думать больше об этой женщине.

— Да, — с живостью прошептал Эсперанс, — это образ без тела, химерическая мечта, и вы слишком благоразумны, для того чтобы поощрять мое безумие. Не будем больше об этом говорить, я смиренно вас прошу.

— Эта женщина, мое бедное дитя, любима королем, моим королем, который для нее пожертвует всем, даже жизнью. Я не могу вам помогать против короля. Я не могу думать иначе как с ужасом о горести, которую возбудит в нем подобная попытка. Нет… сейчас еще он говорил мне о ней, он защищал ее, он открывал мне свое сердце, и я советовал ему пренебречь всем, чтобы жениться на герцогине. Я знаю, что раздираю вам душу, милый мой, но это необходимо. Путь начертан… надо принести горестную жертву.

— Я уже ее принес, вы видите, — перебил Эсперанс, — потому что я сообщил вам о моем отъезде.

Крильон сложил руки. Холодная безропотность молодого человека, его грустная улыбка, сжатие губ показывали сильное отчаяние, преодолеваемое мужеством, способным убить человека, подавив горесть.

— Делать нечего, — продолжал Крильон. — Если б даже дело шло не о счастье короля, если б даже мне возможно было вам помочь, захочет ли этого она? Отвергнет ли она честолюбие, которое ведет ее к трону?.. А против честолюбия что может сделать любовь в женщине?

— О! что говорите вы о любви? — вскричал Эсперанс, приведенный в себя несправедливым обвинением, который, сам того не зная, не подозревая, сделал Крильон, — о любви между герцогиней и мной? Ах! Разве эта благородная женщина знает о моем безумстве? Подозревает ли она мою смелость?

— Как… вы не говорили?

— Никогда, — сказал великодушный молодой человек, — никогда я не говорил и даже не думал при ней. Моя страсть никогда не имела отголоска. Габриэль слишком любит короля, и он заслуживает этой любви. Она отдалась ему так благородно, а он теперь также благородно называет ее своей женой! Что буду я делать между ними — я, неизвестный, бесполезный, праздный человек? Я буду отравлять их счастье моими виновными мыслями… Вы говорите, что она честолюбива. Что может быть достойнее уважения? Не о чести ли ее, не о счастье ли ее сына идет дело? Боже мой! но эта страсть, которую вы угадали, потому что мое сердце прозрачно для вас, это безумие сделалось бы гнусным преступлением, если б герцогиня могла подозревать его существование. Я еду, говорю я вам; но если б я мог думать, что кто-нибудь проник в мою тайну, я не уехал бы, а убил себя.

Крильон встал, подошел к Эсперансу и обнял его.

— Да, уезжайте, — сказал он, — но не отчаивайтесь и не торопитесь. Не все погибло для ваших двадцати лет, для вашего мужественного сердца. Кто знает, какие сокровища хранит для вас будущее! Дитя, не возмущайтесь!

— О, окажите мне милость верить, — вскричал Эсперанс вне себя, — что я не утешусь никогда! Нет, друг мой, никогда! Такую женщину найти нельзя. Вы хотите, не правда ли, чтобы это жалкое сердце при вас выказывало свою рану? Неизреченная радость! Я могу говорить с кем-нибудь! Я поражен в моей жизни, я не имею более сил, не имею более мужества. Моя обязанность исполнена, я чувствую, что душа вырывается от меня… я так давно жил этим фибром, который порвался. Я любил уже Габриэль, когда я уехал, знаете… Ну, я опять уезжаю; но у меня нет даже слез. Не утешайте меня, это бесполезно. Могу ли я огорчаться? могу ли я страдать? Я мертв.

Крильон закрыл руками свое печальное лицо.

— Дитя, — сказал он, — вы меня выслушаете, потому что во мне говорит сердце. Я понимаю, что вы не любите Париж. Оставьте его.

— И я буду иметь еще огорчение вас лишиться! — вскричал Эсперанс.

— Зачем? — сказал кавалер спокойным тоном. — Напротив, вы будете гораздо ближе ко мне после этого отъезда, потому что я поеду с вами.

— Вы?

— Конечно, я стараюсь, король заключил мир, я уже ему не нужен в счастье. Вы будете иметь меня спутником; хотите?