Прекрасная Габриэль

Анриэтта думала с минуту. Страшная неопределенность исказила ее черты, она походила на глиняную статую. Но пробужденная торжествующей улыбкой Элеоноры, омраченная видом крови, напоминавшей ей столько ужасных бесполезных преступлений, она сказала:

— Я согласна!

Сюлли взял обещание и отдал ей записку. Он сжег бумагу, а она разорвала записку на тысячу кусков с горячностью, походившей на неистовство.

— О! — говорила она, скрежеща зубами. — Я дорого плачу за тебя, адское письмо, но ты будешь уничтожено! Что же касается мщения… ну, мы после увидим!

Она взяла под руку отца, который смотрел и ничего не видел помутившимися глазами. Она стащила его с кресла и ушла, не смея взглянуть на Элеонору, которая тихо смеялась, и на Сюлли, который низко раскланивался.

Через несколько времени королева Мария Медичи въехала в Париж из Лиона, куда нетерпеливый король поехал посмотреть на нее и жениться на ней. Все народонаселение большого города толпилось на дороге, по которой должна была ехать новая королева.

Как только брак короля был обнародован, Крильон, удалившийся в свое прованское поместье, получил от женевьевца письмо такого содержания:

«Милостивый государь, последнею волей герцогини было покоиться в нашей безонской церкви. Но вам известно, что она выразила еще другое желание, которое должно было исполниться в тот день, когда она будет забыта светом. Я думаю, что этот день настал; никто уже не произносит ее имя, она забыта. Но я не забываю ничего и напоминаю вам обещание, данное этой знаменитой даме, и я жду вас в Париж, чтобы помочь мне осуществить его. Я предупредил кавалера де Понти, который взял отпуск по этому случаю и ждет ваших приказаний. Брат Робер».

Крильон не заставил себя ждать. Он нашел Понти на назначенном свидании на улице Серизе, на том самом месте, где в прошлом году возвышался дом Эсперанса.

Здание исчезло. Не осталось ни одного камня, ничто не напоминало о нем. Неизвестный человек, выстроивший этот дворец для Эсперанса, приехал его срыть после его смерти. Сад, густой и великолепный в своей дикой свободе, сделался местом убежища для тысячи птиц, которые одни наслаждалась цветами и вили гнезда в розовых кустах, густо разросшихся.

При первом взгляде, который женевьевец бросил на этих двух человек, он приметил, что и они также были не из тех, которые забывают. У Понти, постаревшего десятью годами, глаза потускнели, лицо страшно исхудало. Крильон, которого до тех пор щадили усталость, раны, слава, сгорбился, как старик.

Когда несчастный гвардеец подошел к генералу и преклонил перед ним колено с почтительной горестью, Крильон поднял его, пожал ему руку, но брат Робер приметил, что он не обнял его.

Смотря на этот сад, исполненный благоухания и тени, Крильон сказал:

— Наш Эсперанс должен лишиться всех этих цветов.

— У него будут еще лучше, — отвечал брат Робер, — я целый год развожу их в ожидании его.

Под соснами возле фонтана покоилось тело Эсперанса. Брат Робер, Крильон и Понти вырыли его ночью в ожидании носилок, которые должны были отвезти его на другой день в Безон.

Так как надо было починить сломавшееся колесо, носилки могли уехать из Парижа только к двум часам. Они ехали по Сент-Антуанской площади в ту минуту, когда туда въезжала при восклицаниях народа, упоенного радостью, золотая карета короля и королевы.

В свите граф Овернский кривлялся от энтузиазма, Элеонора и Кончино, оба великолепно разряженные, сияли гордостью. Триумфальная колесница должна была остановиться на минуту, чтобы пропустить погребальную.

Радость жизни встретилась с радостью смерти. Генрих вез свою жену в Лувр. Эсперанс ехал в Безон покоиться возле своей невесты.