Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии.

Спустя некоторое время американские астронавты полетели на Луну. Все сидели перед телевизорами, мадам и месье Ивонн — тоже (телевизор поставили во втором, большом зале, чтобы можно было смотреть важные футбольные матчи), а утром (из-за разницы во времени пришлось просидеть до утра) каждый, кто пил у стойки кофе, черный или с молоком, либо рюмку кальвадоса, немного возбужденный от бессонной ночи и от важности события (да-да, в ту пору люди сочли это важным событием! Как все меняется, верно?), высказывался о качестве изображения и о том, как все это потрясающе; и тут между клиентами разгорелся спор. Видно было, что кадры передаются издалека, но непонятно, с какого расстояния. Некоторые утверждали, будто это гораздо дальше, чем Белуджистан, другие — что это не ближе, чем Беконле-Брюйер, и мадам Ивонн поинтересовалась мнением Синуля — ведь он, конечно, был грамотный, знающий человек, иначе как бы он мог играть на этих огромных трубах в Святой Гудуле. Синуль привел некоторые цифры, рассказал о Солнце и планетах, об антиподах, о земном радиусе и меридианной плоскости и начертил на салфетке несколько схем. Все было замечательно, но вот Синуль заговорил о том, что это расстояние — сущий пустяк по сравнению с расстоянием, отделяющим Землю от звезд, и нарисовал перед недоверчивыми вначале глазами мадам Ивонн дивную картину: как сияющие фотоны летят сквозь непреодолимые межзвездные пространства, которых никогда не смогут достичь даже самые мощные ракеты НАСА. Он говорил о световых годах, о Проксиме Центавра, о туманности Андромеды и целомудренно обошел молчанием парадоксы времени. В «Гудула-баре» разыгралась целая космическая драма.

Вечером того же дня, ложась спать, мадам Ивонн задумалась о световых годах. Она попыталась представить себе далекие звезды, отделенные от нас такой пустотой — ногу не на что поставить, а есть ведь и другие, те совсем далеко, до них миллиарды и миллиарды световых лет, и бедные световые лучи стремятся к ним что есть сил, но несмотря на всю свою скорость, почти не двигаются с места, точно «мерседесы» на автостраде, ведущей на юг, в первый день августа. Мадам Ивонн не могла уснуть. У нее разболелась голова от всех этих световых лет и непомерно далеких звезд, и она тронула храпевшего рядом мужа за плечо.

— Арсен, — сказала она, — когда я думаю об этих бесконечных пространствах, мне становится страшно.

После этого незабываемого случая отец Синуль еще больше вырос в ее глазах, и когда он заходил в «Гудула-бар» промочить горло после тяжелых трудов, она часто интересовалась его мнением по актуальным вопросам — для собственного удовольствия и духовного обогащения, а также для повышения культурного уровня клиентов, ибо таков долг всякой уважающей себя хозяйки бистро — а мадам Ивонн всегда помнила о своем долге.

Вот почему на следующий день после прогулки близнецов на озере мадам Ивонн спросила отца Синуля, что он думает о деле Грозы Москательщиков.

— Теперь этим занялся инспектор Блоньяр, — сказала она, как говорила уже долгие месяцы каждый понедельник, — преступнику придется туго.

И тут в памяти Синуля произошло короткое замыкание, какие случались только у него: две мысли Орсэллса, пересказанные сначала дочерьми философа, потом Арманс и Жюли, явились ему одновременно как его собственные. А поскольку мало-мальски уравновешенный человек, если ему одновременно явились две мысли, предпочитает соединить их в одну, а не выражать обе сразу, или же одну за другой, но независимо друг от друга, Синуль сказал:

— Блоньяру никогда не раскрыть это дело.

Мадам Ивонн его слова привели в некоторое замешательство: относясь иронически к полиции вообще, Синуль никогда прежде не выказывал особого скептицизма по отношению к великому Блоньяру, на которого, впрочем (как он сообщил Иветте), ему было «глубоко плевать». Поэтому она попросила объяснить, что он имеет в виду, а он и сам хотел это сделать, поскольку две мысли вдруг слились в одну, которую ему не терпелось высказать.

— Все очень просто, — сказал он. — Блоньяр пользуется картезианским методом, потому что не знает никакого другого. А от этого дела за милю разит Польдевией. Вот к Польдевии ему и надо приглядеться поближе, а иначе он ничего не добьется.

Мадам Ивонн опять попросила его объяснить, что он имеет в виду, — она предвкушала замечательную «тему для разговоров» на целый день — и тут, неожиданно для самого себя, он сказал:

— О, я уже давно так думаю. Похоже, однако, что так начинают думать уже повсюду, только вчера моя дочь, которая, как вы знаете, пасет орсэллсовских детей (мадам Ивонн, конечно же, знала об этом; мадам Ивонн знала о делах Арманс и Жюли гораздо больше, чем их простодушный отец), сказала мне, что точно так же думает Орсэллс, знаете, Орсэллс из дома 53, специалист по галиматье (Синуль презирал философию).

Мадам Ивонн, разумеется, знала профессора Орсэллса. Он редко появлялся в «Гудула-баре», но это была фигура национального масштаба, которую полагается знать всем.