Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии.

— Прощу прощения, что прерываю вас, — сказал читатель, — но, если память мне не изменяет, в шестнадцатой, а затем в двадцать третьей главе — во время разговора Синуля с мадам Ивонн, при котором присутствовал инспектор Арапед, — вы сказали, что эта скамейка по утрам всегда занята, потому что именно там инспектор Блоньяр ведет расследование. Конечно, я не вправе вмешиваться в процесс создания романа, это не мое дело, но я читаю романы так давно, я начал еще в семь лет с «Последнего из могикан», а потом, как все мы, прошел через «Поиски утраченного времени», «Воспитание чувств» и «Моего друга Пьеро» и, как видите, продолжаю их читать, так что мне даже кажется, будто я пишу их сам, и потому позвольте внести предложение. Есть возможность решить проблему безопасности Гортензии, не нарушая ее запретов. Поскольку средняя скамейка занята, стало быть, надо перенести свидание на одну из боковых, а месье Морнасье, сидя на средней, будет следить за происходящим и потом все доложит нам, как и положено Рассказчику.

Мы позволили читателю высказаться, потому что его прямо-таки распирало. А теперь нам хотелось бы обратить его внимание на то, что сцена Уборки летних вещей, ставшая поводом для первого Военного Совета, а затем и второго, о котором мы бы уже успели рассказать, если бы нас не перебивали, — эта сцена произошла в пятницу. Вот так. А после пятницы, как мы знаем, наступает суббота, выходной день, когда инспектор Блоньяр и инспектор Арапед сидят дома, когда на скамейке в сквере Отцов-Скоромников не бывает совещания по делу Грозы Москательщиков. Таков наш ответ на предложение читателя, сделанное им, безусловно, с самыми лучшими намерениями.

Надо было срочно принимать решение, ведь Гортензия еще должна была переодеться и подготовиться к встрече с Морганом.

Иветта предложила следующее.

Пускай Гортензия идет в сквер, раз она на этом так настаивает, хоть это и опасно. Арманс и Жюли займут наблюдательный пост у окна в кабинете Иветты, откуда очень хорошо виден сквер; если им что-то не понравится, они тут же позвонят Синулю — он, его жена и Бальбастр будут наготове. В любом случае они должны будут позвонить, когда на исходе встречи Гортензия предложит Моргану обмен его вещей (чемоданчика с набором инструментов взломщика, бритвы, зубной щетки, а также сменной пары носков и плавок) на ее ключи. Обмен должен был состояться в подъезде, где живет Гортензия, на первом этаже; Иветта и Рассказчик будут находиться у нее в квартире с того момента, когда она уйдет в сквер, чтобы предотвратить возможное вторжение сообщника Моргана, если свидание окажется ловушкой.

Этот план был единодушно одобрен собравшимися, кроме разве что Бальбастра, у которого не было ни малейшего желания идти в сквер и встречаться там с Александром Владимировичем.

Когда Гортензия пришла в сквер, он уже был там. Сердце ее забилось сильнее, но это было уже печальное, прощальное сердцебиение. Любовь ушла, остались лишь сожаления, на которые спустя годы можно будет оглянуться с улыбкой и нежностью, как глядят на выцветшую старую фотографию. Морган сразу понял, что все потеряно, и теперь мы можем назвать его имя и титул: князь Горманской, джентльмен и взломщик, сразу понял, что надежды не осталось, потому что Гортензия надела осеннее платье и туфли. Его наметанный глаз мгновенно определил: это признак разрыва. Радостный, чарующий эпизод в его жизни подошел к концу. Впрочем, эти отношения все равно не смогли бы продолжаться — из-за предстоящих событий.

Свидетелями последней сцены в драме первой любви Гортензии, завершившей важный период ее жизни, вначале были только Арманс и Жюли, которые все видели, но ничего не слышали, и Александр Владимирович, на которого мы будем вынуждены сослаться, чтобы продолжить наш рассказ. Однако Александр Владимирович по своим соображениям подверг беседу Гортензии с ее высокородным любовником строгой цензуре, и мы просим извинить нас за многочисленные купюры в тексте.

Было ясное октябрьское утро, разумеется, с налетом печали. Солнечный свет был мягким и нежарким, каким-то ленивым, листья каштана были в багряной осенней ливрее, а сверкающие плоды, покрытые у основания плода (эта часть у каштанов светлее, ближе к серому, а не цвета красного дерева) мелкой пушистой белой пыльцой, уже выглядывали из сочной зеленой кожуры, словно молодые груди из корсажа и иногда падали с веселым стуком на головы прохожих. Да, октябрь вступил в свои права. За шпиль Святой Гудулы зацепилось белое полупрозрачное облачко, вроде тех, что поддерживают ангелов на барочных картинах: казалось, оно не поняло, куда дует ветер. Сквер был безлюдным, песок — влажным, жители квартала отправились на последний пикник при ясной погоде.

Завидев Гортензию, Горманской встал.

— Как поживаете, дорогая? — спросил он вежливо и невозмутимо.

Гортензия немного растерялась: она думала, что увидит Моргана пристыженным, угодливым, умоляющим о снисхождении, лицемерящим, а это высокомерное «вы» сбивало ее с толку.