Прекрасная и неистовая Элизабет

В ответ собака лизала ее, вздыхая и повизгивая. Не выпуская из рук свою пушистую ношу, Элизабет пересекла сад с шелестящими деревьями и веселыми лужайками. Мир преображался по мере ее продвижения. Дорожная сумка ждала ее у двери домика. Она поедет в Париж поездом, остановится в какой-нибудь гостинице, позвонит Кристиану, попросит сразу же отвезти ее в Женеву. А потом? Потом все будет черным, грязным, отвратительным. Она нагнулась, чтобы взять сумку. Фрикетта спрыгнула на землю. До ворот было не более десяти шагов. Элизабет прошла очень быстро. Она не осмеливалась обернуться. Может быть, кто-нибудь наблюдал за ней из окна большого дома! Патрис? Его мать? Мази? Старая и молодая Евлалии? Еще раз она потянулась всей своей искалеченной любовью к этому дому, где скоро никто не осмелится произнести вслух ее имени. Потом, словно испугавшись, что ее разоблачат, вернут в последний момент домой, она выбежала на улицу и закрыла железную калитку. Удар калитки отозвался в ее сердце острой болью. Все было кончено.

Черный собачий нос просунулся между прутьями изгороди. Жалобный лай стал еще громче. Вытянувшись на земле, Фрикетта пыталась разглядеть, куда уходила ее хозяйка.

ГЛАВА X

Совершенно разбитый, сидя в кресле, с глазами полными слез, с сердцем, словно раздавленным тяжелым камнем, Патрис был не в силах перечитать письмо Элизабет. Он смотрел на него с каким-то суеверным ужасом, словно это был предмет, содержащий в себе все зло мира. Еще четверть часа назад он надеялся, что их ссора закончится примирением, что в их доме вновь воцарятся покой и любовь. Он упрекал себя даже за то, что продолжал играть, когда его жена, как он предполагал, уже вернулась из похода по магазинам домой. А когда он пошел к ней в комнату, то вместо нее обнаружил на столе этот белый конверт: «Патрису». С вершины своей надежды он скатывался в грязь. Мать и бабушка ждали их к столу, а он сидел здесь, обессиленный, уничтоженный ударом этого страшного открытия. Самые худшие предположения, возникшие вчера, когда она отказалась объяснить ему свое поведение, были сущим пустяком по сравнению с той горькой правдой, которую он узнал. Почему она предала его, человека, который жил только ею и только для нее? Как осмеливалась она изображать невинность перед теми, кого ежедневно втаптывала в грязь? Такое двуличие у существа, на вид такого невинного, туманило его разум, словно при внезапном раздвоении личности. Патрис уже не знал, кем была Элизабет, кем был он сам. Уничтожая себя, она уничтожала и его. У него теперь не было ничего в прошлом, За что можно было бы уцепиться и найти утешение. Его воспоминания, которые она оставила о себе, были пронизаны ни чем иным, как ложью. С каких пор она была ему неверна? В своем письме она ничего не говорила о том, с кем уехала. Но ему нетрудно было догадаться о ком идет речь. Неужели он был настолько наивен, что воображал себе, что она забудет этого человека?! Во время их последнего пребывания в Межеве он ни на секунду не заподозрил ее в том, что ее снова охватит страсть к этому человеку! Но нет никакого сомнения, что именно в Межеве она вновь встречалась с этим человеком, которого сама же называла ничтожеством! Именно там она снова попала под его очарование. Там и был зачат ребенок. Как же Патрис был смешон в своем счастливом и гордом ожидании появления на свет этого ребенка. Этот ребенок будет принадлежать другому, другому будет принадлежать и красота Элизабет, ее ласки, ее смех, ее нежность… А что же остается ему после того счастья, которым он обладал благодаря ей? Ничего! Одиночество, отчаяние, отвращение…

Канарейки прыгали в своей клетке. Фрикетта лаяла в саду. Скомканный носовой платок Элизабет валялся на ночном столике. Ее запах еще витал в воздухе. Но ее уже здесь не было. Она никогда не вернется. Сейчас, став свободной, она летела, полная нетерпения, к своей новой жизни. Может быть, уже встретилась со своим любовником? Патрис уронил голову на сжатые кулаки. Какая грязь! Какая подлость! Он задыхался. По коже пробежали мурашки. На губах он чувствовал вкус солоноватых слез. «Но почему, почему она сделала это?» Послышались шаги, приближающиеся к дому: его мать. Патрис быстро вытер слезы и спрятал письмо в карман. Если до этого момента он думал только о себе и о своем горе, то теперь его ждало новое испытание. Трясущимися руками он зажег сигарету. В зеркале платяного шкафа он увидел отражение человека с мертвенно бледным лицом, сидящего в кресле у окна.

— Ну, Патрис, — сказал мадам Монастье, войдя в комнату. — Что случилось? Уже четверть двенадцатого! Мы ждем вас на второй завтрак!

Он думал о боли, которую причинит ей, и не осмеливался смотреть матери в лицо.

— Элизабет ушла, — сказал он слабым голосом.

— Ушла? — воскликнула мадам Монастье. — Как это ушла? Утром она пошла по магазинам и еще не вернулась. Ты это хочешь сказать?

— Она больше не вернется.

Мадам Монастье вздрогнула и посмотрела на Патриса так внимательно, словно спрашивала себя, уж не рехнулся ли ее сын.

— Что ты мне тут рассказываешь? — спросила она.