Прекрасная Лаура

– Да только не испугаешься ли ты крыс, дитятко? – спросил кардинал, – Говорят, в последнее время они уничтожили добрую долю наших припасов. А значит, в погребе их хватает.

– С этим стоит бороться, – задумалась Лаура, – Животные меня не пугают, а вот их блохи могут кусаться. Епископ недавно рассказывал о покупке сильнейшего яда для вредителей. Им можно пропитать зерно и рассыпать по углам.

– Всё равно через неделю эти твари привыкнут и примутся набивать им желудки без всякого вреда, – досадливо отмахнулся кардинал.

– Я слышала другое. Попросим у епископа яд на пробу?

– Это умно! Поглядим, чья правда.

Между поездками к Моретти, оказываясь под открытым небом, Косимо уже не раз ловил себя на мысли, что, должно быть, он слепнет. Тени казались гуще обычного, а в полдень не таяли. Он даже недавно проверил по диковинным садовым часам, не изменило ли солнце свой ход, но нет. Это в глазах его что-то изменилось. Неужели из-за напряжения над книгами? Впрочем, всё казалось теперь красивее, и каждый предмет, человек или здание обретали горячо сияющий контур, будто искусный художник, старательно ловя нужный свет, выписывал для Косимо всё, на что тот обращал взор.

А ночью, когда подлунный мир отходил ко сну до скорого рассвета и улицы наполнялись шорохом плащей, он больше не замечал того сумрачного кишения и смрада, что царили ещё год назад. Исчезли нищие, реже крались куртизанки вдоль стен и изгородей. Косимо никогда не слышал, чтобы Моретти – дом, облагодетельствовавший город, – занимался его низами. Но, видимо, успех состоял именно в незримости этой твёрдой руки при очевидных успехах. Вспоминались только слова о грабительских ценах на хлеб, произнесённые кардиналом месяц назад.

Лаура, Лаура, Лаура! Косимо казалось, всё вокруг затоплено ею. И вот, что удивительно: всю ночь напролёт он сочинял о ней невероятное, беспрестанно крутил в голове её образ, не переходя, впрочем, даже к фамильярному, а днём видел её живой и настоящей. И грёзы разбивались в прах. Она была простой и открытой девушкой, такой умной, что легко просачивалась в любую беседу, будто сама её начала. Virago вовсе не соревновалась с мужчинами и никогда не посягала ни на их вкус, ни на ум, хотя уступали они ей сразу во всём. Они сдавались без боя, склонялись перед ней без досады или цепенели, задумываясь о сказанном ею.