Прекрасная Охотница

— Я ждала. Я знала — кто-то приедет, непременно. У меня есть друзья при дворе, верная подруга. Ей доподлинно известно многое в вашем Третьем отделении. Она-то и сообщила, что анонимное письмо пришло, — горько прошептала Катерина Мамаева. — И когда в Казань приехали вы, я не спускала с вас глаз. Только поначалу еще не верила, что это будет… женщина.

Она твердо взглянула на незваных гостей, после чего решительно произнесла:

— Это я придумала все. Сергей Дмитрич тут ни при чем. Его просто ослепила страсть.

В ее голосе отчетливо проявилась просительная интонация.

— Он ни в чем не виноват. Не трогайте полковника. Всему виною я. Я задумала убить государя. Все обдумала, сама избрала Малинина исполнить приговор. За то мне и ответ держать.

Фролов и Арбенина молчали.

— Но как, откуда вы прознали? — вскричала Катерина. — В том письме ничто не указывало на меня, ни единым словом.

— Зато указывало на него, сударыня, — сухо ответила Прекрасная Охотница, указав на Петра Федоровича. — Если бы не его догадка, у него были бы большие неприятности. А это достойнейший человек, уверяю вас. Лучший в вашем городе.

Петр Федорович слегка покраснел, однако слова Дарьи Михайловны были ему невыразимо приятны. И его все более занимала эта удивительная и вместе с тем мрачная история.

— Вы сказали — приговор? — озадаченно спросил он.

— Приговор, — твердо повторила Катерина. — Я вынесла его самолично, и я имею на то право.

— Очень интересно, — сухо кивнула Арбенина. — Вот что, моя дорогая. А не подать ли нам сюда кофею?

И Мамаева, и Фролов с удивлением воззрились на нее.

— Да-да, — подтвердила Прекрасная Охотница. — И поскольку время вечернее, я предпочитаю двойные сливки.

Ошеломленная хозяйка не сразу нашла колокольчик, чтобы вызвать лакея. А Фролов наконец-то последовал примеру дам и тоже присел на кушетку.

— Вы, должно быть, удивлены моим странным, а точнее, ужасным решением.

Глаза Мамаевой были устремлены в одну точку, точно в ней она видела сейчас некий отправной пункт в своей печальной истории.

— Вам, верно, знакомо имя Антона Березовского? В газетах о нем писали.

Фролов кивнул. Вот уже дважды за вечер он слышал это имя. А еще вчера ему не было никакого дела до польского террориста.

— У Антона есть брат. Двоюродный. Ольгерд.

Это имя она произнесла с тою нежностью и бережностью, что Фролов понял — так говорят лишь о любимых.

— В Ольгерде — вся моя жизнь, — призналась Катерина. После чего некоторое время молчала.

— К несчастью, он принял некоторое участие в известных событиях польского восстания 1863 года. Поляк не может стоять в стороне, когда решаются судьбы его родины. Он был схвачен и приговорен к двадцати годам каторги. Теперь он в Акатуе, и жизнь там коротка и мучительна, а бытие тяжко и бессмысленно. Еще год, два, и у Ольгерда… начнется острая чахотка. Сейчас ему еще возможно помочь, но сделать этого я уже не в силах. В том и ужас, и отчаяние моего положения.

Она отпила кофе, не чувствуя вкуса, и лишь тогда перевела дух.

— Я оббивала пороги все эти шесть лет. Упрашивала, унижалась, пыталась подкупить, задобрить, воздействовать на разум и чувства. Пыталась упросить о помощи всех его фавориток — Замятину, Лабунскую, Макарову, Макову, даже Ванду Кароцци.

Провинциалу Фролову мало что говорили эти имена. Между тем каждая была обворожительна, из породы безупречных красавиц. Император Александр еще смолоду прослыл знатоком и любителем прекрасного пола. Однако и они не могли заполнить того пустого пространства, что неизменно всякий раз возникало вокруг императора после очередного охлаждения чувств.

— Тогда я добилась встречи с самой «La grande Mademoiselle» — княжной Александрой Долгорукой. Говорят, именно ей Россия обязана всеми реформами государя Освободителя… Та по-женски поняла меня и посочувствовала. Но сказала лишь: что я могу сделать? У государя новая фаворитка, а старых он забывает как сношенные перчатки!

Фролов впервые слышал такое о государе. Арбенина же воспринимала все спокойно, как должное; видно было, что она вполне искушена в дворцовых интригах и любовных связях сластолюбивого императора.

— Дважды мне было отказано в аудиенции у государя. И недвусмысленно намекнули: ему нет дела до моих забот. На поселение ехать меня тоже не пускают — для польских повстанцев создан ужасный режим, без всяких прав и без просвета.

Она побледнела и глухо произнесла:

— Теперь у меня осталась только месть. Если я не могу спасти жертву, я вправе уничтожить палача. Я заключила сделку с господином Малининым, безуспешно добивающимся моей любви уже не первый год. Он должен был исполнить мое желание, а я — его. Хотя потом…

Она провела рукою по лбу, точно отводя черные мысли.

— Потом можно и в омут головой. Мне уже будет все равно. А теперь — так и вовсе.

После ее рассказа, столь же пространного, как и сбивчивого, наступило гнетущее молчание. Первою его прервала Прекрасная Охотница.