Прекрасная посланница

«Значит, первого поручика отметаем. Второй, князь Козловский, менее надежен, он что угодно может разболтать в пьяном виде. Но, положим, сообщил он кому-то в трактире, что привез некоему вельможе большие деньги. Вряд ли он рискнул где бы то ни было упоминать всуе имя Бирона. Но как его болтовня доплыла до Парижа? Как достигла ушей Флери? Что-то здесь не так…»

Сам собой вспомнился давний приватный разговор с лисой Остерманом. Дело было в середине зимы, сразу после Нового года. Они были в гостях, сидели рядом за столом. И вдруг Андрей Иванович, дергая себя за пуговицу, что висела на одной нитке, и отвлеченно глядя в пространство — отвратительная привычка, между прочим, — сказал:

— Дружить надо с Австрией. Франции никакой и ни в каких делах поддержки быть не должно. Вы знаете, что Ягужинский пишет из Берлина?

И зашептал, зашептал и сведения сообщал какие-то незначительные. Какое дело Бирону, что король прусский в отношении России держит нейтралитет, а посол французский в Берлине Шетарди интригует направо и налево?

А потом фраза, вроде никак к предыдущему разговору не пришитая:

— И вообще, кому он нужен у нас — Лещинский? Насколько я знаю, государыня Анна имеет виды на Курляндию…

По интонации фраза не окончилась, но Остерман и не хотел ее оканчивать. Все при дворе знали, как страстно Бирон мечтал о Курляндии. А сейчас в словах Андрея Ивановича прозвучал явный намек — Курляндия тебе предназначается, тебе… царица видит тебя герцогом.

— А если Франция заграбастает Польшу, — продолжал Остерман после минутной паузы, — то не видать нам Курляндии, как своих ушей.

В этот момент он пуговицу и оторвал. Красивая была пуговица, с цветной эмалью. Наверняка Андрей Иванович ее потерял. Все-таки Остерман страшный неряха, скатерть рядом с ним пегая от крошек, жует как-то неопрятно, под кувертом жирное пятно, но в тот момент Бирон готов был простить вице-канцлеру все его недостатки. Он вдруг почувствовал с его стороны доброжелательность — небывалое дело.

А сейчас Бирон вспомнил этот разговор совсем под другим углом зрения. Не доброжелательность звучала доминантой в том разговоре. Остерман не просто давал ему совет, он его предупреждал, поскольку уже тогда знал про французские деньги.

Бирон разом вдруг обмяк. Не испугался, нет. Чего ему бояться, тем более что и доказательств нет никаких. Остерман, хоть и знает про французские деньги, Бирона не предаст. В противном случае он бы это давно сделал. А вот аббат может наломать дров. Аббат опасен.

Вечер Бирон катал идею, как орех во рту, но так и не придумал ничего путного. Но недаром говорят на Руси: утро вечера мудренее. Именно сон подсказал ему догадку:

«А не может ли такое быть, что все это козни Шамбера? Француз вскрыл могилу, не обнаружил там денег, а в Париже, мерзавец, сообщил, что он отдал их мне. А ведь неплохая идея!»

Надобно бы выяснить, почему так долго нет писем от агента, которого он приставил к Шамберу. Фаворита мало волновало это молчание, потому что актуальность пропала. А сейчас француз опять понадобился. Имени агента Бирон запомнить был не в состоянии, правда, он и не старался.

А через день военный курьер, загнав по дороге пять лошадей, примчал в Петербург радостное сообщение, что Данциг взят.

13

Данциг пал 28 июня. Этому предшествовали следующие события. Русские войска, посланные генералом Люберасом из Варшавы на подмогу, прибыли на диспозиции в двадцатых числах мая. Чтобы лишить город продовольствия, и без того скудного, русские сожгли все пригородные деревни. Жители разбежались в ужасе. Магистрат Данцига запросил двухдневного перемирия, дабы поговорить с народом. Решено было призвать все сословия на расширенное совещание и решить, наконец, согласны они признать Августа III королем или нет.

На совещании было много крика и мало толку. Военные действия Миниха возобновились с новой силой.

Тогда же прибыл французский флот и высадил на песчаные острова вдоль правого берега устья Вислы три полка французской пехоты — всего две тысячи четыреста человек. Но и к нашим пришла давно ожидаемая помощь. Защищать своего государя явились, наконец, саксонские войска во главе с герцогом Вейсенфельским.

Французская пехота расположилась вдоль берега между каналом и морем. Оттуда она и двинулась на русские ретраншементы. Укрепления наши имели высоту «в полтора человека», то есть около трех метров, с внешней стороны ретраншементы были выложены бревнами, а перед ними — засека из вырубленных сучьев и деревьев. Французы дрались со смелостью почти безрассудной. При этом всеми способами подавали сигналы городу, призывая жителей помочь им в ратном деле. Осажденные откликнулись, из города вышел большой отряд пехоты. Быстро разобрались, что к чему. Французы стали атаковать правое крыло русской обороны, горожане принялись за левый.