Прекрасная посланница

Николь казалось, что мир сошел с ума. Вдруг взрослые, до этого вполне разумные люди сговорились играть в какую-то нелепую детскую игру. Она и раньше выполняла секретные поручения, поэтому всегда была осторожна, знала, что можно говорить и что нет, умела хранить тайны, и ей всегда все удавалось. А здесь она не может найти общего языка с простолюдином, более того, с соотечественником. Пришлось прибегнуть к угрозам, после этого швед стал покладистее.

Следующий день она опять провела в доме пастора. Известия от Нолькена были следующие: Арчелли не появился, квартиру для нее ищут. Кроме сообщения имелись и рекомендации: сидеть дома и не показывать носа на улицу. Как бы не так!

Во второй половине дня появился сын Карлуса и нашептал на ухо место встречи с Шамбером: пристань у Кунсткамеры в семь вечера, лодка выкрашенная в охряной цвет, лодочник в синем кафтане и войлочной шапке. В разговоры с лодочником не вступать, он сам знает, куда отвезти.

Опять Кунсткамера! Любит Шамбер науку, что и говорить. И заметьте, господа, идти ей туда пешком, у нее ни лошади, ни кареты. Черт бы подрал этого Огюста! Она ждет от него помощи, а он предлагает ей сносить сто железных башмаков.

Снять лодку было дело обычным. Николь перебралась через Неву на юрком ялике. Река была спокойной, никакого волнения, так только, мелкая рябь. На причале было полно лодок и узконосых рябиков. Искомая лодка цвета охры стояла у самых сходен. Гребец, толстый мужик в синем кафтане, не помог Николь спуститься в лодку, как сидел нахохлившимся истуканом, так и продолжал сидеть. На лавке для пассажиров лежала подушка. Мужик лениво оттолкнулся от деревянной сваи. Лодка, держась набережной, поплыла против течения.

Миновав унылую череду пакгаузов, они развернулись и поплыли через Малую Неву. Николь казалось, что мужик гребет как-то неловко, и была рада, когда они достигли противоположного берега. Он встретил их тишиной и шелестом прибрежных ив.

— Что у вас приключилось, рассказывайте.

У Николь были крепкие нервы, но тут она перекрестилась в испуге. Казалось, что голос шел из прибрежного ивняка. Неужели этот синий кафтан в дурацкой шапке, с красной рожей — Шамбер? Его совершенно невозможно было узнать: борода, усы, выпирающий под кушаком живот.

— Вы меня испугали, Огюст. Зачем этот дурацкий маскарад?

— Никто не должен знать, что я в Петербурге. Это залог успеха.

Николь рассмеялась нервно:

— Тучность вам к лицу. Она делает вас добрее… и безобиднее.

— Говорите по делу. Зачем вы хотели меня видеть?

— Арчелли исчез. Видимо, его арестовали.

— Плохо. Расскажите все подробно.

Весла без всплеска опускались в воду, плакучие ивы и кусты лозняка остались позади. Появились лачуги рыбарей, сети сохли на деревянных распорках. Пустынный, голый берег. Николь поставила в рассказе точку и спросила:

— Огюст, мы так и будем разговаривать в лодке? Или мы направляемся к вашему временному убежищу?

— Вы угадали. Только забудьте это место. Для вашей же пользы.

Временным убежищем оказалось небольшое мазанковое строение, обнесенное разномастным забором. Рядом с корявой, всеми ветрами битой сосной, имелось подобие причала. Дом стоял на каменной гряде, и удивительно было, откуда здесь взялась земля для крохотного огорода. Вид у грядок был неухоженный, сплошные сорняки. У забора стоял буер на полозьях, очевидно, его использовали зимой. Рядом пристроился растопыркой якорь о четырех лапах. Через проушину была протянута тонкая цепь, на которой сидел черный пес с настороженными глазами. При виде Николь он не залаял, а только заворчал глухо.

— Это дом моряка?

— Сейчас это мой дом. Хозяин находится в отлучке.

— Как удалось вам сыскать эту… усадьбу?

— Я год жил в России, мне здесь много чего удалось.

Как ни удивительно, внутри убогая мазанка выглядела вполне пригодной для жилья: сработанный на западный манер камин, поставец с посудой, рукомой в углу, на полу войлок. На грубо сколоченном, без скатерти столе стояли два прибора, в миске холодная говядина с зеленью, вино в оплетенной соломой бутыли и небольшой поднос, заставленный изящными флаконами с уксусом, сахарной пудрой и горчицей. Видно, хозяин дома ценил удобства.

— Ах, как славно. Я голодна.

Шамбер исчез за перегородкой и через пять минут явился без бороды и усов, в свеженьком напудренном парике, в лиловом камзоле и с тростью. Идя к столу, он чуть-чуть прихрамывал в угоду новому имиджу, который он примерил на себя после болезни и одобрил. Странно, когда он шел от лодки к дому, то отнюдь не хромал.

— Ну вот. Хорошее вино? Я рад, что мы, наконец, встретились в приватной обстановке.

А потом состоялся главный разговор, ради которого Шамбер решился рассекретить свое местожительство. Это был высший знак доверия. Уж если он решился посвятить Николь в свою тайну, то не стоило ему скрывать и всего остального.