Прекрасная садовница

— Но тут не моя вина, — заметил он. И не желая входить в более подробные объяснения, Мармузэ заперся в будуаре Ванды и распечатал объемистый пакет, заключавший в себе волю Рокамболя.

В конверте оказались еще два конверта. Один из них заключал довольно объемистую рукопись, а другой, бывший несколько поменьше, простое письмо Рокамболя, обращенное к Мармузэ, Ванде и Милону.

Это письмо было следующего содержания:

«Париж, 21 ноября 186..г., за час до моего отъезда. Друзья мои!

Через несколько минут я оставлю Париж и отправлюсь в Индию. Если мои предположения оправдаются, то через два года я возвращусь домой. Тогда вы не будете вскрывать этого конверта. Если же я через два года не вернусь, тогда вы исполните в точности мои повеления и волю.

Вот в чем они заключаются:

Ты, Ванда, была женщиной большого света, а теперь ты упала чересчур низко.

Ты, Мармузэ, был вором и убийцей.

Ты, один только ты, Милон, не был негодяем и служил постоянно добродетели, но и ты сделался сообщником Рокамболя, который, в свою очередь, раскаялся, — а потому-то и ты должен следовать с нами рука об руку.

В тот день, когда я оставил каторгу, я понял, что Бог возвратил мне свободу только для того, чтобы я мог каждую минуту остальной своей жизни употребить на исправление моих ошибок, а потому ты, Ванда, и ты, Мармузэ, вы должны следовать моему примеру.

Мы не принадлежим больше себе. Вчера вечером, когда я готовился уже к отъезду, мне принесли письмо, почерк которого был совершенно незнаком для меня. Вот что было в нем написано:

«Если человек, который назывался когда-то Рокамболем и майором Аватаром, продолжает еще идти по пути раскаяния, если он по-прежнему служит покровителем гонимых и несчастных и врагом их гонителей и притеснителей, то его покорнейше просят заехать в Менильмонтанскую улицу, № 16, где он найдет самую ужасную беспомощность».

Через десять минут после этого я уже сидел в карете, а через три четверти часа я был в Менильмонтанской улице.

№ 16 выходил на узкий и длинный двор, где находилось множество маленьких полуразрушенных домиков, наполненных самою крайнею и ужасною нищетою.

На этом дворе было около десяти таких домиков.

В котором же меня дожидались?

Итак, я остановился на пороге № 16 и смотрел, куда мне нужно войти.

Около третьего домика я заметил мальчика семи или восьми лет, который очень внимательно наблюдал за мной.

Наконец, он подошел ко мне. Это был оборванец, принадлежащий к тому классу детей, которых у нас называют обыкновенно «детьми Парижа».

Подойдя ко мне, он еще раз посмотрел на меня и тихо спросил:

— Не тебя ли зовут Рокамболем, господин?

— Да, друг мой, — ответил я.

— В таком случае пойдем, — сказал он, — мамаша была вполне уверена, что ты придешь.

И он стал указывать мне дорогу.

Я следовал за ним и, войдя в домик, поднялся по грязной, узкой лестнице в верхний этаж, где и очутился в узком коридоре со множеством нумерованных дверей.

Пройдя коридор, мы остановились около двери под № 16.

Ребенок толкнул ее и крикнул:

— Мамаша, вот Рокамболь. Я вошел в комнату.

В одном из ее углов лежала больная исхудалая женщина.

Черты ее лица показались мне очень знакомыми.

— Вы не узнаете меня, — сказала она, — но я вас хорошо помню и сразу узнала…

Я стоял и старался припомнить.

— Вспоминаете ли вы Тюркуазу? — наконец спросила она.

— Тюркуаза!

— Да… тогда мне было двадцать лет, а теперь уже тридцать.

— Боже! — вскричал я. — Но как же вы могли дойти до такого положения?

— Моя история заняла бы чересчур много времени, — сказала она, — а я чувствую приближение моей смерти, у меня недостанет времени рассказать вам ее… но я записала ее.

Затем она протянула свою бледную руку под подушку и вынула из-под нее рукопись, которую я прилагаю к настоящему письму.

— Знаете ли вы, — сказала она, — что я была последней любовницей маркиза Гастона де Моревера?

При этом имени я невольно вздрогнул.

— Подобно вам, — продолжала она, улыбаясь, — так же, как и вы, я сделала много ошибок и преступлений и так же, как и вы, раскаялась… Бог призывает меня к себе, и мне кажется, что он простил меня… но этот ребенок, которого вы видите там…

— Это ваш сын?

— Он уверен, что я его мать… но он сын де Моревера.

— Но, — наконец вскричал я, — ведь маркиз де Моревер исчез.

— Да.

— Он был убит?

— Нет, — отвечала она.

— По крайней мере, он умер?

— Тоже нет.

— Что же с ним случилось?

— Вы узнаете все из этой рукописи.

Между тем она слабела все больше и больше и уже едва говорила.

— Мне кажется, что я умру сегодня ночью…

— О, — заметил я, — вы напрасно ухудшаете ваше положение.

— Нет, — ответила она, — у меня смерть уже в глазах… но я спокойна теперь, что вы позаботитесь об этом ребенке… вы прочтете мою рукопись… вы отомстите за жертву и будете преследовать палачей… не правда ли?

— Клянусь вам, — сказал я.