Прекрасная свинарка

Можно ли осуждать женщин за их манеру одеваться, когда они почти раздеты? Я бросила умоляющий взгляд на мужа. Армас героически старался побороть в себе стыд. Но горный советник Карьюла свой стыд уже давно поборол. Он схватился за кромку моего декольте и бормотал:

— Какой прелестный вид! За эту грудь я отдал бы что угодно… хоть целое состояние.

— Ну-ну, Ээмиль, — сказал генеральный директор Ф. — Не надо так преувеличивать. Это уж ты слишком…

Я оттолкнула руку горного советника и попыталась встать, но Армас остановил меня, призывая успокоиться:

— Минна, надо же понимать шутки!

Горный советник бросил на своего троюродного брата сердитый взгляд и рявкнул:

— Ты, клеевар, сиди да помалкивай! Я не собираюсь обольщать твою жену, но разве я не имею права восхищаться красотой? А эта грудь, я уже сказал, достойное зрелище…

— Ээмиль! — воскликнула наконец госпожа Карьюла, хватаясь за виски. — Перестань, ты портишь весь вечер.

— Я порчу? Что за вздор? Мы тут не в церкви. Слушай, Минна, открой свою грудь — и я кладу миллион на стол!

Хозяйка дома была права: вечер пошел насмарку. Кое-кто из гостей встал из-за стола и начал пробираться к выходу. То здесь, то там раздавались игривые восклицания. Обстановка напоминала аукцион. Горный советник был, во всяком случае, из тех людей, которые не отступаются и, выкрикнув цену, непременно желают уплатить ее, даже вопреки здравому смыслу. Он достал из кармана чековую книжку, выписал на мое имя миллион марок и, протянув мне чек, вызывающе сказал:

— Откроешь?

— Ээмиль! — снова закричала госпожа Карьюла.

— Молчать! Я спрашиваю, откроешь? Или прибавить еще столько же? У меня ресурсов хватит.

— Ээмиль, Ээмиль! Ты совсем пьян, — всполошилась хозяйка дома.

— Я пьян и потому желаю развлекаться. Ну как, госпожа Карлссон! Что ты думаешь?

Наступила такая тишина, от которой падают в обморок. В глазах у меня потемнело и опять посветлело. Я взглянула на мужа. Он пребывал в том же напряжении, что и остальные гости. Наконец он глазами и, кажется, даже рукой сделал мне знак, смысл которого не нужно было разгадывать. Я внезапно приняла смелое решение: обнажив грудь, схватила чек со стола и быстро спрятала его в сумочку. Быстро взглянув на мужа, который начал со страстью опустошать рюмку за рюмкой, я отошла от стола. Хозяин дома попытался было следовать за мной, но опрокинул стол и растянулся ничком. Наконец-то он остыл. Лежал на полу и больше ничего не требовал.

Когда хозяина отнесли в спальню, многие гости раздумали уходить, как будто только теперь наконец почувствовали себя как дома. Я предложила мужу немедленно убраться восвояси, но вы же знаете, что такое дева во хмелю! Для подобного упрямства и по сей день еще не найдено подходящего определения. Армас желал непременно пировать до конца. Он был точно комар, кусающий кормящую его руку, словно герой, который, презрев смерть, празднует победу своего друга.

Я на минуту оставила его в обществе более высоких советников, а сама вышла из зала в прихожую, где столкнулась с живым воплощением зависти. Кипящие сливки высшего общества, все эти чопорные женщины, мгновенно показали мне свои спины. Жена генерального директора Ф. произнесла очень внятно:

— Дурной вкус и ничего более. Просто глупо, исключительно глупо! Она, по-моему, патологически извращенная эксгибиционистка!..

Я протиснулась сквозь толпу дам и сказала холодно:

— Простите, сударыня, вы ошибаетесь. Я не патологически извращенная эксгибиционистка, а практически мыслящая экономистка.

Они пришли в ужас, что было, впрочем, вполне естественно. Ведь они долгие годы показывали мужьям гораздо больше, чем я показала этому богатейшему горному советнику, и в довершение всего они делали это бесплатно! Вот откуда происходил их священный ужас. Их презрительные взгляды вызвали меня на дерзость. Я спросила с деланной вежливостью:

— Любезные дамы, вы когда-нибудь читали романтичную книгу Пьера Луиса «Песни Билитис»? Нет? Очень жаль, потому что чтение ее необходимо для общего образования. «Песнь песней» в сравнении с этой вещью — пустая бумажка. Что вы скажете о таких, например, восхитительных словах Билитис: «Цветы моего тела! О, мои груди!.. Раньше вы были бесчувственны, как у статуи, и холодны, точно мрамор. Ваша пышная округлость — мое лучшее украшение. Заключу ли я вас в золотую сеть или выпущу нагими на свободу — ваше роскошное сияние всегда предшествует мне. Итак, я счастлива нынешней ночью!»

Толпа советников, собравшихся за моей спиной, громко зааплодировала. Жена горного и коммерческого советника О., которая, по ее собственным словам, как раз достигла полного расцвета своей привлекательности, бросилась мне на шею и залепетала, едва не плача от растроганности:

— О, как прекрасно, как упоительно! Госпожа Карлссон, мы непременно должны ближе познакомиться. Меня зовут Карин Оливия, урожденная Тахванайнен.