Прекрасная толстушка. Книга 2

— С чего ты вздумал тащиться за мной? — задала я ему наводящий вопрос.

— Вы мне очень нравитесь, — сказал он и смело, даже с некоторым вызовом посмотрел мне в глаза.

«Hy, это совсем другое дело», — с облегчением подумала я и стала осторожно развивать успех.

— И что же ты все-таки хотел, когда пошел за мной?

— Хотел с вами познакомиться…

— А почему просто не подошел?

— И что бы я сказал? — слабо усмехнулся он, и я подумала что мальчик оживает потихоньку.

— А если б я сама не взяла тебя под руку?

— Я бы узнал, где вы живете, и как-нибудь с вами познакомился бы.

— Познакомился бы… — передразнила я его. — Уже примелькавшись, намозолив глаза, надоев своими преследованиями? Эх ты, чудо морское!

Я заметила, как упрямо шевельнулись желваки на его крепких скулах. Он самолюбиво промолчал. — И потом я гораздо старше тебя…

— Для меня это не имеет значения.

— Но для меня имеет. Ты об этом не подумал? Сколько тебе лет?

Он опять шевельнул желваками, но все-таки ответил:

— Восемнадцать… Но мне дают гораздо больше. А через несколько лет разница вообще не будет заметна…

— Как раз наоборот, — весомо сказала я. — Ладно, про води меня до дома, поболтаем… — Я усмехнулась, — заодно и адрес узнаешь.

— А где вы живете? — встревожился он.

— На Тверском бульваре.

— Так близко!

И столько в его возгласе было мальчишеского разочарования, что я рассмеялась. Он же не знал, что я его сбывающаяся мечта. Будущее для него было по-прежнему скрыто романтическим туманом. Это для меня его будущее было яснее ясного, хотя… Я повнимательнее пригляделась к нему, тем более что из тенистой аллеи бульвара мы вышли к новому памятнику Гоголю, вокруг которого горели большие, якобы старинные фонари.

У него был высокий лоб, прорезанный не глубокими, но вполне заметными, взрослыми морщинами, греческий нос почти без переносицы, густые брови, которые он постоянно сурово хмурил, чтобы казаться старше, большие глаза с чуть опущенными книзу внешними уголками, высокие скулы и по-юношески впалые нежные щеки с едва заметным пушком; небольшой, но крепкий подбородок он явно уже брил. Губы его были крепко сжаты, но их мягкий рисунок выдавал слабость характера. — «Если он отрастит бороду, — подумала я, — то в профиль будет очень похож на Фиделя Кастро». Нечего и говорить, что это сравнение свидетельствовало в его пользу. Фидель мне, как и всем женщинам СССР, в то время очень нравился.

Он тоже воспользовался светом фонарей, чтобы рассмотреть меня повнимательнее.

— Ну и как? — спросила я улыбаясь.

— До вас я был влюблен в Аллу Ларионову. Вы прекраснее!

— Ого, какие мы слова знаем! — весело сказала я.

2

Он оказался очаровательным мальчиком. Очень начитанным, остроумным, порой до дерзости… Но это оттого, что еще не четко ощущал границы хорошего тона.

Вдруг выяснилось, что он знает наизусть моих любимых Хайяма и Катулла. Кроме того, он прочитал мне незнакомые стихи Максимилиана Волошина, Гумилева, поразил словом «акмеисты». Он мне рассказал, что еще в школе он спас из сетки с макулатурой толстенную книгу «Антология русской поэзии XX века» 1924-го года издания.

Я предположила, что он, наверное, и сам пишет стихи, но он стал смущенно отнекиваться… Потом признался, что писал, но давно уже бросил, потому что стихи были очень плохие. А писать он собирается прозу. Что любимый писатель у него Хемингуэй… Черная одежда на нем — это не просто так. Он носит траур по «папе Хему» который неделю назад застрелился… А раньше его любимый писатель был Ремарк… Лучшая его книга «На Западном фронте без перемен» хотя «Три товарища» конечно, тоже неплохая вещь.

Он жил где-то на Шаболовке, в самом конце. Когда я озаботилась, как же он будет добираться до дома, он на полном серьезе сказал:

— Дойду пешком. Я очень сильный и выносливый, — добавил он совершенно серьезно.

— А как же родители? Они же будут беспокоиться.

— Они спят. Мне не впервой так поздно приходить.

Мне показалось, что он неохотно говорит о родителях.

Я стала его осторожно выспрашивать, и оказалось, что и вправду он не очень с ними ладит и практически только ночует дома.

Он с большим юмором рассказал, как его за хулиганство выгнали из школы, из восьмого класса, как он четырнадцати лет пошел на работу учеником электрика, как учился в вечерней школе, из которой его отчислили за прогулы. Потом отчим, работавший директором типографии в подмосковном Реутове, посоветовал ему поступить в полиграфический техникум имени первопечатника Ивана Федорова.

Он не хотел туда поступать и решил завалить первый же экзамен по литературе, но учительница раскусила его намерения и хитростью вытянула из него блестящий ответ.

Техникум он бросил. Просто перестал туда ходить. И теперь у нет на руках нет никакого документа об образовании…

Когда мы дошли до моего дома, он с такой щенячьей грустью посмотрел на меня, что я сжалилась над ним и сказала, что теперь я его немножко провожу…

Мы спустились по улице Герцена до Манежной площади, оттуда прошли к Библиотеке имени Ленина, постояли там. Уличные часы на углу показывали половину второго. Прошла колонна поливальных машин.