Прекрасная толстушка. Книга 2

— Ну зачем, зачем, — кричала я, — вся эта комедия, этот идиотский маскарад?!

— Что же ему при знакомстве говорить? — Со смаком рассуждал Николай Николаевич. — Здравствуйте, я на городской свалке ворую металлы, приходите ко мне в гости, я вас чаем угощу из серебряного самовара. Так, что ли, ему нужно было говорить? А хорошее общество он любит. Ему приятно, когда все пьют за его здоровье и поглядывают на небо, где пикает спутник…

— Но почему он мне все не рассказал?

— А ты осталась бы с ним, если б узнала все? Если б не увидела своими глазами? Если б понюхала, как все это пахнет?

— Не знаю… — я пожала плечами. — Может быть.

— Только не ври самой себе.

— А дача?

— Дача формально принадлежит вдове академика Бреглавского. У него на руках только договор об аренде этой дачи. А фактически он купил ее у вдовы. Заплатил за все сполна, перестроил по своему вкусу. Купил вдове маленький уютный домик в Салтыковке, перевез ее и нанял ей компаньонку. Ей одной все равно прежняя дача была великовата. Она не успевала там убираться. Детей у нее нет, помогать некому. Да и жить она привыкла на широкую ногу, а на пенсию за мужа не разбежишься. Так что денежки твоего мусорщика ей очень пригодились. А за это вдова написала завещание на его имя. Так что теперь и отобрать у него нечего… Он большой хитрец, твой мусорщик… — Николай Николаевич с огромным удовольствием повторил это слово.

— Что же, теперь ты посадишь его в тюрьму?

— За что? — удивился Николай Николаевич.

— За металлы, за все, что ты о нем знаешь…

— Знать — это одна профессия, а доказать в суде его вину — это другая и совершенно не моя.

— Так, значит, ты его отпустишь?

— Если ты за него похлопочешь, может, и отпущу.

— Что значит — похлопочешь?

— А то ты сама не знаешь, что это значит… — ухмыльнулся он.

— А если не похлопочу?

— Тогда я передам ориентировку в ОБХСС. Пусть эти бездельники порастрясут свои толстые жопы. Так что посоветуешь? Передавать?

— Хоть сразу в трибунал! — злобно сказала я.

25

После этого мы снова пили, и он пытался меня поцеловать. Я плакала, хохотала, кидалась в него рюмками. Потом он оттащил меня на руках в спальню и начал раздевать. Я кусалась, царапала его, даже схватила портновские ножницы и пыталась ударить. Он только смеялся. Так отвратительно, так торжествующе. И полосками рвал мою одежду. Было очень больно, когда он своим твердым коленом разжимал мои судорожно стиснутые ноги. У меня две недели после этого вся внутренняя поверхность бедер была сплошным синяком. Потом я локтем разбила ему нос и он залил и меня, и всю кровать кровью, но и не вздумал меня выпускать. Он был всегда жилистый, сухой и страшно здоровый. Силища была в нем нечеловеческая.

В конце концов я смертельно устала и в какой-то момент спросила сама у себя: а что я защищаю? Прекрасную жизнь в блистательном и таинственном мире? Так ее уже нет. И никогда не будет! Что еще? Свое тело? А для чего мне его теперь беречь? Для кого? Свою поруганную душу? А ее, выходит, как ни защищай, все равно в нее плюнут. Так черт с ними со всеми! Пусть будет что будет! Пусть они мной подавятся! Все равно я уже никому принадлежать не буду. Не поверю я теперь никому, решила я и расслабила сведенные судорогой ноги…

От неожиданности он даже опешил и, немного отстранившись от меня, удивленно всмотрелся в мое перепачканное его кровью лицо. Он, по своему разумению, ждал от меня какой-нибудь подлости.

«Пусть, отчаянно решила я, пусть подавится. Мне наплевать. Я даже не буду его рукой придерживать. Пусть он войдет в меня с размаху. Пусть изувечит меня своим дрыном».

Пока шла борьба, я все время ощущала его горячую, каменную тяжесть на своем животе, в самом низу. И еще со злостью подумала, что, видно, застоялся жеребец, что не больно-то ему дают, несмотря на его власть. Видать, не нашлась еще такая дура, как я! И еще я подумала, что пусть он меня проткнет насквозь! «Пусть я истеку кровью и умру, а он останется на всю жизнь убийцей. Пусть он мучается не только из-за жены, которую задолбал до смерти, но и из-за меня! Я ему буду ночами сниться. А по ногам, в его снах, у меня будет медленно течь кровь…»

В общем, с пьяной решимостью постановила я, это будет не половой акт, а скорее акт самоубийства.

Но он не спешил меня убивать, а осторожненько двигался с самого краю. Он даже специально сперва раздвинул мои ноги, вошел, потом сдвинул опять, чтобы таким образом хоть как-то регулировать его длину.

Ну уж нет, гадина, насильник, помирать — так с музы кой, решила я и снова широко расставила ноги, приподняв колени. От неожиданности он провалился в меня глубже, чем намеревался, но никакого ощутимого вреда при этом не причинил. До разрывов было еще явно далеко. Тогда я обхватила его руками за твердый волосатый зад и глубоко во гнала в себя, как он ни сопротивлялся. Кое-какую боль при этом я, безусловно, ощутила, но, стыдно в этом признаться, это была сладкая боль.