Прекрасная толстушка. Книга 2

Мне удалось убедить его в том, что я не связываю все свои неудачи с ним. Напротив, я так активно привлекала его в сторонники и в помощники, что в конце концов он начал поддакивать и раздумчиво гмыкать, приговаривая: «Да, черт возьми, ввязалась ты в историю… Даже не знаю, что тут делать… Нужно будет хорошенько подумать».

Дошло до того, что, когда я его спросила, а как он сам — не как государственный служащий, а как человек — относится к этому, он сделал проникновенное лицо и сказал:

— Ты знаешь, Маша, как я к тебе относился, отношусь и буду относиться, какие бы ты глупости ни делала. Мне, конечно, больно потерять надежду когда-нибудь вновь обрести тебя, но счастью твоему я препятствовать не буду никогда. Настоящему счастью, а не какой-нибудь дурости, как было с твоим академиком…

— Спасибо… — сказала я, потупив повлажневшие от благодарности глаза, и подумала про себя: «Черта лысого ты расстанешься со своей надеждой, враль несчастный. Теперь посмотрим, кто кого переврет…»

Мы с девчонками все рассчитали. Мы знали наверняка, что, направляясь ко мне, он освободит вечерок именно в надежде, что ему вдруг обломится. По пьяному делу или еще как — неважно, лишь бы обломилось…

За разговором я ему по-дружески предложила поужинать. Он согласился и побежал в магазин за коньяком. Я попросила его взять для меня какого-нибудь марочного портвейна. Тамара больше ничего не пила.

Едва он вышел, я позвонила Татьяне и, соблюдая строжайшую конспирацию, сказала:

— Ты знаешь, Танюша, я к тебе сегодня не смогу прийти…

— Ты плохо себя чувствуешь? — озабоченно спросила Татьяна.

— Нет, просто у меня сегодня гости…

— Ну хорошо, я тогда тебе завтра позвоню, — весело ответила Татьяна и дала команду сидящей у нее Тамаре.

Ровно через полчаса, как мы и условились, раздался звонок в дверь, явилась Тамара и сказала то, что обычно говорят мои заказчицы, заваливающиеся без предупреждения, будто я принадлежу им и у меня нет и не может быть никакой личной жизни:

— Ой, — пискнула она в коридоре, увидев в гостиной Николая Николаевича с куском лососины на вилке, — я, наверное, не вовремя? Извините, что без звонка… Я просто шла мимо, увидела свет в окне и думаю, дай зайду примерю сарафанчик. А то мне специально в центр надо ехать… Но если я не вовремя, я зайду в другой раз…

И она добросовестно взялась за ручку двери, но я ее, разумеется, оттащила, раздела и усадила за стол…

Мы с Татьяной долго выбирали ей стиль и остановились на образе Греты Гарбо. Это было чуточку старомодно, но за то эффектно и больше всего подходило Тамаре. Мы сводили ее к моей парикмахерше и объяснили, чего хотим. Потом выщипали чересчур густые и тяжелые брови, придав им этакий романтический изгиб, подобрали помаду и научили красить губы. Научили пудриться, а не штукатуриться, что она делала до сих пор, накладывать легкий румянец, красить и загибать чуть кверху ресницы. Загнутые ресницы делали взгляд этой лихой оторвы наивно-вопросительным.

В довершение всего я ей сшила шелковое серебристое платье, которое ниспадающими складками романтически драпировало ее довольно тощую грудь.

Самое трудное было заставить ее перейти с вонючего «Прибоя» на элегантные сигареты «Фемина». Поначалу она от них дико кашляла и кричала, что в рот больше не возьмет эту «сраную кислятину», но Танька непреклонно объявила, что генеральши «Прибой» не курят.

Сначала мы начали было ей как разведчице придумывать «легенду» и убрать ее со стройки в какое-нибудь интеллигентное место, но вовремя опомнились. Ведь он, если заинтересуется Тамарой всерьез, все равно узнает всю ее подноготную. И тогда мы решили остановиться на загадочном образе девушки сложной судьбы, которая вышла из народа (это обстоятельство должно было ему особенно импонировать), вынуждена в силу жизненных обстоятельств работать на стройке, но мечтает об институте и о другой, культурной жизни.

Пока мы с Татьяной увлеченно разрабатывали эту версию, Тамара смотрела на нас со странной усмешкой. Внимательно нас выслушав, она спросила:

— А может, мне ему правду рассказать?

К нашему удивлению оказалось, что Тамара неплохо закончила школу. И приехала в Москву поступать в медицинский институт. В институт она не поступила, а возвращаться в свой райцентр к забитой матери, терпящей бесконечные измывательства от вечно пьяного однорукого самодура-отчима, она не захотела. Тем более что отчим — его звали Андриян — по пьяному делу несколько раз приставал к ней, когда матери не было дома.

Он потерял руку в первую неделю войны. И всю войну, пока не вернулись те, кто уцелел, на своей улице был «первым парнем на деревне».

Избаловавшись избыточным бабским вниманием, он возомнил себя настоящим героем и красавцем, забыв, что до войны его и всерьез никто не принимал.

Когда на отца Тамары пришла похоронка с фронта, он стал настойчиво добиваться ее матери, по которой безответно сох со школьных лет. Через три года непрерывной настойчивой осады он все-таки принудил ее выйти за себя замуж.