Прекрасное далеко

Бесси плюет, и слюна отвратительным пятном ложится на щеку Фелисити. Они вытаскивают нас из замка, крепко держа, и Пиппа выплескивает гнев в новом кольце огня. От него у меня жжет и щиплет глаза.

Если Пиппа возвела себя в королевский сан, то Бесси присвоила роль первого приближенного лица.

— Мистрис Пиппа, мы сделаем все, что вы велите. Вы только скажите словечко!

— Мне постоянно что-то приказывали всю жизнь. А теперь я буду отдавать приказы!

Я никогда не видела Фелисити такой убитой.

— Только не мне, — говорит она. — Я никогда ничего тебе не приказывала.

— Ох, Фелисити…

На одно короткое мгновение возвращается прежняя Пиппа, полная надежд, доверчивая. Она привлекает к себе Фелисити.

Что-то такое, чему у меня нет названия, проскальзывает между ними, а потом губы Пиппы касаются губ Фелисити, они сливаются в глубоком поцелуе, как будто хотят проглотить друг друга, пальцы каждой путаются в волосах другой… И я внезапно понимаю то, что мне давным-давно следовало понять — все эти их долгие разговоры, и крепкие объятия, и нежность их дружбы. При этой мысли я заливаюсь краской. Как же я могла ничего не замечать прежде?

Фелисити наконец отшатывается, но ее щеки пылают, жар их страстного поцелуя еще не остыл. Пиппа сжимает ее руку.

— Почему ты всегда уходишь? Почему ты всегда оставляешь меня?

— Я не оставляю, — отвечает Фелисити.

Ее голос хрипит от дыма.

— Разве ты не понимаешь? Здесь мы можем быть свободными, делать все, что нам захочется.

У Фелисити дрожат губы.

— Но я не могу остаться.

— Нет, можешь! И ты знаешь, как это сделать.

Фелисити качает головой:

— Я не могу. Не таким способом.

Пиппа говорит низким, размеренным тоном:

— Ты утверждала, что любишь меня. Так почему бы тебе не поесть этих ягод и не остаться со мной?

— Да, — шепчет Фелисити. — Но…

— Что — «да»? — резко спрашивает Пиппа. — Почему не ответить прямо?

— Я… отвечаю, — с трудом выговаривает Фелисити.

Пиппа протягивает к ней руку. Ее глаза полны гневных слез.

— Пришло время решиться и сделать выбор, Фелисити! Или ты со мной, или ты против меня.

Пиппа разжимает ладонь. Ягоды лежат на ней, ожидая, сочные, зрелые. Я едва дышу. На лице Фелисити отражается мука — любовь и гордость схватились в отчаянной битве. Она долгое мгновение смотрит на ягоды, не принимая их и не отвергая, и я наконец понимаю, что это молчание и есть ее ответ. Она не станет менять одну ловушку на другую.

На глазах Пиппы снова выступают слезы. Она сжимает ягоды в руке, стискивает их так, что черно-синий сок сочится между пальцами и капает на землю, и я боюсь того, что она может сделать с нами сейчас.

— Пусть их идут. Нам не нужны неверящие, — говорит наконец Пиппа и раздвигает для нас завесу огня. — Уходите сейчас же. Убирайтесь.

Единственный путь к отступлению — сквозь огонь, и нет гарантии, что Пиппа не сожжет нас в уголь, когда мы будем проходить сквозь жаркую стену. Судорожно сглотнув, я веду Энн и Фелисити в огненный коридор.

Пиппа начинает петь — громко, яростно:

— «Ох, у меня есть любовь, настоящая, пылкая, и меня она ждет, она ждет, она ждет…»

Когда-то эта песенка звучала просто и весело, но теперь от нее у меня мороз пробегает по коже. Это песнь отчаяния. Девушки одна за другой присоединяются к Пиппе, их голоса набирают силу, и рыданий Фелисити уже не слышно за ними. Я не осмеливаюсь оглянуться назад до тех пор, пока мы не минуем ежевичную стену по дороге к саду… и Пиппа вместе со своими почитательницами остаются в кольце огня, как раскаленные добела угли, готовые превратиться в пепел.

Глава 57

Фелисити не желает разговаривать. Как только мы возвращаемся в школу, она поднимается наверх, цепляясь за перила лестницы так, словно это единственный предмет, способный удержать ее на земле. Мы с Энн не обсуждаем происшедшее. Ночь кажется тяжелой и жесткой, и никакие слова не могут ее изменить. Только когда Энн устраивается рядом с Сесили, чтобы заняться вышивкой, я решаюсь подняться в комнату Фелисити. Я нахожу ее лежащей на кровати, и Фелисити выглядит такой неподвижной, что я пугаюсь, не умерла ли она.

— Зачем ты пришла?

Ее голос — лишь тень прежнего.

— Пришла полюбоваться на развратницу?

Она поворачивается ко мне, у нее мокрое от слез лицо. В руке она сжимает перчатку Пиппы.

— Я ведь вижу по твоим глазам, Джемма. Так что не стесняйся, выкладывай! Да, я развратница. Мои привязанности неестественны.

Я открываю рот, но не могу найти слов.

— Говори! Скажи то, что тебе давно хочется сказать, то, о чем все подозревали!

— Я никогда ничего такого не подозревала. Правда.

Фелисити дышит тяжело. Из носа у нее течет. Пряди волос отсырели от слез и прилипли к щекам.

— Ну, а теперь ты все знаешь и презираешь меня.

Так ли это? Нет. Я просто очень смущена, растеряна. У меня есть вопросы, но я не знаю, как их задать. Всегда ли Фелисити была такой? Испытывает ли она подобное влечение ко мне? Я раздевалась перед ней. Она видела меня. И я ее видела, и отмечала ее красоту. Может быть, я тоже втайне от себя испытываю подобные чувства к Фелисити? Возможно, я такая же, как она? И как мне узнать, если это так?