Некоторое время Гиллман позволял моей памяти свободно плавать по мелководью, огибая островки телепрограмм, разных справочников и даже газетных объявлений. Я запоминал любые детали, независимо от степени их важности. У меня была страсть к ненужным подробностям. Даже в мои сны проникали разные пустяки. Например, мне снилось, что я мчусь на велосипеде по туннелю Линейного ускорителя или что целую девчонку, лежа в постели моих родителей, — и вдруг возникал какой-то горшок с фуксией, или загорались строчки из «Договора народов»,[45] или появлялась формула химической реакции, в результате которой получалась серная кислота. Братья Сондерсы жили в мире, заполненном цифрами, а ко мне со всех сторон кидались случайные слова — решительные, как наемные убийцы. Наконец Гиллман заявил, что пора развивать
— Иногда мне хочется просто послушать тишину, — сказал я доктору.
Мы сидели у него в кабинете.
— Какую именно тишину? — спросил он, глядя на меня исподлобья.
— Звук не-памяти.
— Может быть, забывания?
— Не знаю. А в чем разница?
— Забывание — это когда воспоминания сами ускользают от тебя. Не-память — это когда ты их отфильтровываешь.
— Вот оно что!
— Мне кажется, что пора заняться применением твоего дара.
И он рассказал историю некоего человека по фамилии Пуллен,[46] жившего в Эрлсвудском сумасшедшем доме, — одного из первых талантливых аутистов, чье существование документально подтверждается. Это был англичанин, обладавший даром рисовальщика и строителя моделей. В частности, он построил точную модель парохода «Грейт Истерн»,[47] со всеми медными деталями, гребными колесами и прочим. Для этой модели он изготовил несколько тысяч деревянных гвоздиков, которыми снасти крепились к мачтам. Я сразу вспомнил Поупа Нельсона.
Гиллман рассказывал, постоянно переводя взгляд с окон на книжные полки в кабинете и обратно:
— И вот однажды, уже в старости, Пуллен влюбился. Он познакомился с этой женщиной случайно, на одной из своих выставок. Она была его поклонницей. У таких людей есть одна слабость — тщеславие. Если их не хвалить, их талант быстро угасает. В общем, он захотел покинуть приют и жениться на ней. Что она сама при этом думала — один бог знает. Он, конечно, был гений, но вряд ли смог бы самостоятельно заказать себе еду в ресторане. Пуллен потребовал, чтобы его освободили, и отказался что-либо делать до тех пор, пока его требование не удовлетворят. Тогда главный врач придумал такой план. Он раздобыл настоящую адмиральскую форму — с золотым шитьем и белыми перчатками, как полагается. Собрали комиссию и объявили Пуллену, что он свободен и может идти куда хочет. А потом сказали: «Нам очень жаль, что вы нас покидаете, нам будет не хватать вашей службы, а если вы останетесь, мы дадим вам важный чин в королевском флоте».
— То есть его обманули, — заметил я.
— Они присвоили ему звание почетного адмирала, и он согласился остаться. Думаю, таким способом они спасли ему жизнь. Его брак вряд ли продлился бы больше месяца, а затем его, скорее всего, ждал бы кататонический синдром. Что касается адмиральской формы, то он носил ее, не снимая, до самой смерти.
Я откинулся в кожаном кресле и спросил:
— А какое отношение это имеет к памяти?
— Дар требует уважительного к себе отношения, — ответил доктор. — Разве такие комедии, как «Семейка Брэди»[48] или «Остров Гиллигана»,[49] достойны того, чтобы их заучивать наизусть? И даже если ты запоминаешь справочники, ты делаешь это совершенно бестолково. Ты можешь перечислить все кости скелета человека, но зачем тебе это знание? Тебе негде его применить.
— А что, информация обязательно должна быть полезна? — спросил я. — А музыка тоже должна быть полезна?
— Дело не в этом. Мы с твоим отцом думаем, что тебе пора сделать паузу в просмотре телепрограмм и сосредоточиться на целенаправленном усвоении информации.
Снаружи на подоконнике сидела птица-кардинал и клевала зерна, специально оставленные там Гиллманом. Я поглядел в окно и увидел, что внизу, на тщательно постриженной лужайке, близнецы Сондерсы играют в летающую тарелочку. Кэл носился с такой радостью, словно только что воскрес из мертвых, размахивал руками и подпрыгивал на каждом шагу. Я представил свою жизнь без телевизора, и меня охватила тоска. Телевидение было нитью, которая связывала меня с остальным миром, и его образы иногда казались мне более реальными, чем мои собственные мысли.
— Значит, вы говорите… — начал я.
— Что пора учиться тому, как можно применять свои знания.