Прекрасное видение

– Успокойтесь, – поморщился Барс. – Ей бы я не позволил даже пальцем прикоснуться. Но Тони сидел на игле. Сначала Ванда просила меня помочь вылечить его, дать деньги на клинику. Я, конечно, сделал бы все… но разве щенок хотел лечиться? Он вбил себе в голову, что сможет бросить это сам, как только захочет… ну, как все они. Потом Ванда увидела, что он продает вещи из квартиры, занимается какими-то делишками, связался с ворами, перекупщиками… Ему уже нужна была большая доза. Ванда с ума сходила от страха, боялась, что его посадят. Тогда я сказал, что сам буду доставать для него дозу.

Я пристально посмотрела на Барсадзе. Он отвернулся. На его виске под сухой смуглой кожей набухла жила.

– Нина, поймите, так было лучше, – медленно выговорил он. – Во-первых, Ванда успокоилась: сопляк больше ни во что не вмешивался. Я знал – еще год, самое большее полтора, – и он умрет. Я мог подождать. Ванда – молодая девочка, она быстро бы забыла его. О таком долго не помнят. Тогда я смог бы ее увезти.

– Куда?

– Куда угодно. Я не мог жениться на ней, у меня семья, дети… Но она мечтала о Морон-де-ла-Фронтера. Это город в Испании, там люди танцуют фламенко прямо на улицах, возле кафе. Ванда была там шесть лет назад, на каком-то конкурсе. У нее остались там друзья. Когда я спрашивал, чего она хочет больше всего на свете, она говорила: «Мансарду в доме на углу улиц Патас и дель Фьерро». Я говорил: «Зачем мансарда, можно дом купить…» Она смеялась… и все. Я говорил – поедем, есть деньги, тебе будет хорошо, будешь танцевать… А она спрашивала: «Как же Тони?»

Барс вполголоса произнес что-то не по-русски, умолк. Я тоже молчала. В душе я уже жалела, что вынудила его на этот разговор. Грех мучить человека, пусть он даже Георгий Барсадзе. Нужно было срочно переводить тему, но Барс неожиданно продолжил:

– Месяц назад она снова ушла к Тони. Сказала – на день. Вместо этого не возвращалась две недели. Потом примчалась среди ночи и потребовала дозу. «Ему нужно! Срочно! Он умрет!» Я не сдержался, мы поссорились… Я сказал, что проще застрелить этого ублюдка, чем тратить на него героин. Она хлопнула дверью. Больше я ее не видел.

Я стиснула пальцами виски. Было очевидно, что Барсадзе не врет. Теперь все становилось понятным. Я вспомнила нашу встречу с Тони, его объяснения, сделанные тоном капризного ребенка: «Она приносила сама… чтобы я ни во что не вляпался. А потом не пришла. Сука, мне же было нужно…» Значит, вот в чем было дело. Я взглянула через стол на Барсадзе. Он сидел опустив голову, постукивал пальцами по столу. Взрослый, умный человек. Он не хотел мешать Ванде, зная, что скоро все прекратится само. Достаточно было посмотреть на Тони в прошлое воскресенье, чтобы понять это. Со смертью Моралеса кончилось бы все. Ванда могла бы бросить осточертевшую налоговую инспекцию, уехать из Москвы в свою Андалузию… Барс никогда не женился бы на ней, но всегда был бы рядом. Он ждал целый год. А потом – минутная несдержанность, срыв, ссора… и Ванда убежала, хлопнув дверью, – вполне в ее стиле. Подумав, что Барс больше не поможет ей, она решила действовать сама. И отыскала на барахолке Нигматулина. Но почему добытый пакетик с героином остался у нее дома? Почему она не отдала его Тони? Почему была разгромлена квартира, что означали слова в записке «Георгий! Ново-с. м. от. фот.?! зачем»?

– Георгий Зурабович…

– Да? – он вздрогнул, поднял глаза. – Извините… Я слушаю вас, Нина.

Я рассказала ему обо всем. Не забыв ни нашу поездку к Суарес, ни встречу с Тони, ни блицкриг на барахолке братьев Мелкобесовых, показала записку. Барсадзе выслушал все без единого слова. Запиской он крайне заинтересовался, но тоже не смог понять, что имела в виду Марсианка, и заверил меня, что никаких фотографий в глаза не видел. К моему удивлению, его не удивил рассказ о найденных мною у Ванды книгах по иконописи:

– Да, про иконы я знаю. Кажется, летом она начала этим заниматься. Несколько раз ездила в какую-то церковь…

– В какую? Где? Куда?

– Я не знаю, – хмуро сознался Барс. – Она никогда не звала меня с собой.

– Но почему? – Лицо Барсадзе потемнело, и я поспешила уточнить: – Я хотела сказать – почему она делала это?

– Я спрашивал ее. Но вы же знаете, Нина… Если она не хотела объяснять – бесполезно.

Помедлив, я задала последний вопрос:

– Как вы думаете, Георгий Зурабович… Она была в своем уме?

Барс резко поднял голову. Я увидела, что он несказанно изумлен:

– Кто? Ванда?! Да, конечно! Почему вы решили?!.

Сказав «а», нужно было говорить и «б».

– Она рисовала иконы со своим лицом. – Я расстегнула сумочку и вытащила три измятых листка. Барс разгладил их ладонью, всмотрелся в карандашные штрихи. Я напряженно следила за выражением его лица. Оно оставалось недоумевающим.

– Этого она мне не показывала. Нет… Не знаю.

Вот и все. И здесь уже нечего было искать. Я притушила в пепельнице сигарету, чувствуя себя усталой и совершенно опустошенной. Барс подал мне рисунки. Казалось, он тоже был разочарован нашим разговором.

– Что ж… Спасибо, что приехали. И еще… Нина, у меня просьба к вам.

– Да?