Прекрасность жизни

Гера все ухмылялся, все барабанил пальцами по клеенке, а потом снова вышел в коридор, подошел к комнате № 3, прислушался.

Слов шепота никак было не разобрать, но юноше послышалось:

- Господи, Господи...

- Господи-господи, все люди прoспали! - пробурчал он.

И осторожно постучал. Шепот как будто оборвался. Скреблась под полом крыса, храп пробивался через соседские двери, утепленные стекловатой, мешковиной, клеенкой. Гера снова постучал.

- Кто там? - услышал он тихий голос.

- Это я,- шепотом сказал Гера.

- А вам чего надо?

- Вы откройте, вы не бойтесь, вы мне откройте, я хочу у вас посидеть.

- Пьяный ты, уйди, я закричу, я стучаться буду,- так же тихо втолковывала Надежда Изотовна.

- Вы в Бога веруете, и я тоже хочу веровать, я хочу с вами вместе молиться,- говорил Гера.

- Ты врешь, врешь ты, дурак, ты все врешь,- отвечали за дверью.

Гера нажал плечом. Дверь не поддалась.

- Я к тебе завтра опять приду. И послезавтра. Я тебе принесу цветов,сообщил он.- Я в тебя влюбился.

- А-ах,- тихо ахнула дева.

- До свиданья,- сказал Гера.- Мое слово - закон. Против меня не иди. Закон мое слово, ты поняла?

- Мне пятьдесят сегодня стукнуло, нечистый ты...

- А это мне без разницы,- сказал Гера, удаляясь.- Я тебя не обижу, но я в тебя влюблен.

А наутро его взяли. Он лежал в грязной постели и сонно щурился на вошедших. Понятые, состоящие из Кости и Марии Терских, топтались на пороге.

- Ну что, Геродот, отец истории? - вздохнул Калмыков.- Допрыгался, сукин сын? Скок-поскок, теперь судить будем.

- За что? - дергался Гера, закатывая белки.

- О! А то ты не знаешь, то ты не знаешь! - посмеивался участковый.

- Одевайся, хватит волынить,- велел Гере крепкий человек в штатском.

И Геру повели. Население барака, высунув из дверей физиономии, дружелюбно прощалось с арестантом, который радовал окружающих таковыми бойкими куплетами:

Провожала меня мама, говорила:

"По дороге слушай, сын, конвоира..."

- Заткнись, кончай базлать,- уговаривал певца Калмыков.

По дороженьке я шел, не боялся,

Всю дорогу с конвоиром огрызался...

вопил Гера.

За суматохой и обсуждением такого важного события из местной жизни как-то стерлось отсутствие и исчезновение Надежды Изотовны. И лишь когда к ней пришли из конторы узнать, почему техничка туда уже несколько дней не является, то все столпились, стучали, говорили: "Надя, открой, Надя, открой, Надя, ты спишь, что ли?"

А когда взломали дверь ее стылой комнаты, то увидели, что восковые свечи девы давно погасли, что в чайной чашке - лед, седая паутина по стенам, а сама она, чисто вымытая, во всем белом, сидит окоченело, навалившись прекрасным лицом на чистенький свой стол, крытый вязаной скатертью, на толстую книгу с пожелтевшими страницами.

Ну и потом, конечно, у нас много чего говорили. Болтали, что самоотравилась, Геру приплетали, что он чего-то насчет нее хвастался - в пивнушке ль "Белый лебедь", в клубе ль "Бумстроя". Но экспертиза не обнаружила на теле покойной никаких следов яда, вьюшка печки была открытая, так что угореть Надежда Изотовна тоже не могла. Так что смерть ее тоже осталась тайной, как и все остальные тайны на земле.

Родственников у нее совершенно не оказалось, а комната ее принадлежала жэку. Но жэку не нужны ни такие отжившие люди, ни такие ветхие дома. Надежду Изотовну похоронили в складчину, всем нам дали новые квартиры, барак разрушили, местность заровняли бульдозером.

И сейчас там громадная клумба цветов, на которой цветут георгины, астры, маки, левкои. Клумба цветов, и фонтан, и железобетонная фигура. Около клумбы удобно расположен ряд садово-парковых скамеек. На них часто дремлют старые пенсионеры, уронив на колени развернутую газету, матери и бабки качают в колясках малых детей, влюбленные держат друг друга за пальцы.

Все это свидетельствует о том, что жизнь снова продолжается неизвестно куда. Да есть ли какой смысл в жизни или смысл ее только в ее прекрасности? - восклицаем мы, не зная ответа.

...Молодой писатель ставит точку. Молодой писатель остервенело рвет некоторое количество листов бумаги.

ГЛАВА 1976

Как пропал Федор

Один тихий человек шибко путешествовать любил. Подходит, например, время летних отпусков, и служащие громадного здания у метро "Комсомольская" (Москва) спрашивают его:

- А куда ты нынче, Федор?

На что Федор отвечает, щуря бледны глазки:

- Нынче еду в Усть-Илимск.

- Да зачем тебе, Федор? И к чему тебе Усть-Илимск? Там поди дождик, слякоть? - пихают друг друга веселые коллеги Федора.

- А хоть бы и снег,- убежденно отвечает Федор.- Я там все равно должен быть. Во-первых, потому, что я там не был, а во-вторых - я своею ногою хочу ступить по каждому переднему краю.

- А в-третьих, не валял бы ты дурака, а езжал, как все добрые люди, в Гагру,- начинал сердиться какой-либо нервный товарищ.

На нервные речи Федор никогда не отвечал. Наклонится, бывало, к столу, полному цифр и бумаг, наклонится, и краска горечи от людского непонимания заливает его вялые щеки.