Прекрасность жизни

Но эти времена безвозвратно канули в прошлое. Мальчик вырос и по праву занял свое место в обществе. Недавно его выдвинули на Доску почета и наградили премией по итогам года в размере 211 рублей 14 копеек. Ведь жизнь ярче и полнее всякой выдумки. И пусть это сказано не нами, но это сказано для нас и по праву принадлежит нам, как и все остальное, что есть вокруг.

А Нина Сидоровна служит теперь редактором в издательстве и помогает авторам выпускать много нужных, полезных книг.

ГЛАВА 1963

Сын офицера

В тот день, на стадионе, отец дал мне горсть сальных пятаков и трояшек. Я засунул их в рот и стал катать языком. Вскоре я, конечно, посинел и стал хрипеть. Меня держали за ноги, как Буратино, уговаривали, ласкали, но все напрасно, пока не прибежала грязная старуха-болгарка. Она сильно стукнула меня по спине, и я выплюнул в пыль мокрую медь. Старухе дали денег. Она собрала грязную мелочь и пропала.

Рядом с пустырем стояла воинская часть, а еще дальше в степи жили заключенные. Мы ходили в степь, она была сухая и растрескавшаяся, как плитка столярного клея. В степи росли жесткие глянцевые колючки прямо на белесых пятнах, которые назывались солончаками.

Мы уходили в степь с восторженным казахским мальчиком. Я брал солдатский котелок с водой, которую бережно заливал в нору тарантула, и сразу же отбегал на приличное расстояние, потому что из норы вылетал страшный маленький разъяренный клубочек. Мальчик кидал в него кирпич и лишь потом храбро давил коричневой пяткой. Как-то он увидел у меня перочинный ножик и захлебнулся от радости:

- Тарантулов резать будем!

Но я был иного мнения и вежливо отказался.

Первый раз меня обидели в детском саду, где заведующей работала моя мама. Я превосходно играл на барабане и всегда шел впереди колонны детей, черненький, в белой маечке. Но росту я был малого, и однажды меня всунули в середину, между двумя пузатыми дураками. Это очень нелегко - стоять с красным барабаном чуть не в конце, и я заплакал от глупости, унизившей меня и барабан.

В те годы хорошо праздновали День шахтера. В парк съезжались казахи и русские, ставили шатры, где варили барашка. Кричали, свистели, дудели, а потом напивались водки.

В детский сад пришел старый шахтер-стахановец. Он был слегка пьян и поэтому не знал, с чего начать. Начал и кончил он очень просто вместе с тем немного непонятно:

- Вот вы, дети. Живете очень хорошо и играете в красивые игрушки. А нам, бывало, как всыплют по заднице,- (воспитатели переглянулись),- так пух и вата летит. Так чтоб вы это знали и не боялись.

Потом он сфотографировался с нами. Я сидел рядом с ним и до сих пор помню его колючий форменный китель. От старика пахло водкой, и он обнял нас всех. Сейчас эта фотография в моем столе. На днях я отыскал ее и поразился. Оказывается, на стене стоит во весь рост и приятно улыбается картинный товарищ Сталин.

Заключенные собирали аккуратные финские домики и выполняли всякие другие работы. Эти люди очень походили друг на друга и всё жаловались, что их кто-то предал. Особняком держался человек в очках. Говорил он мало, но остальные подчинялись ему, шепотом рассказывали моей бабке, что он профессор и сидит за убеждения.

Бабка моя была седая и вздорная, она не любила никого на свете, а пуще всего Сталина. Только из принципа она набивала ведро вареной картошкой, морковкой, хлебом и относила в сарай, где заключенные все это съедали. Раз она повесила на окно кулек с сахаром. Соседка Захарова заметила это, и отцу влепили строгий выговор на партийном собрании.

Отец после собрания крепко выпил с офицерами и ночью выговаривал бабке, но она ничего не ответила, а только поджала губы, да и то потому, что он был единственным человеком на земле, которого она любила. Бабка забилась в истерике, когда он пришел как-то весной пьяный, весь извалянный в коричневой глине, без фуражки, с окровавленным лицом. У него до самой смерти оставался на лбу маленький шрам-самолетик, и он был единственным человеком на земле, которого любила бабка.

Так вот. В этот день, когда у меня счастливо вынули деньги из горла, я гулял с товарищами по пустырю, который отделял наши дома от хибарок болгар, неизвестно зачем приехавших в этот пыльный, выцветший край, оживавший только весной.

А была весна. Такая, что уже стаяли сугробы и все подсохло кругом, зазеленело. В степи что-то чирикает, вроде и тарантулов нет. Грязь подсохла, но еще не превратилась в пыль, а вдали виднеются голубые эмалевые поляны. Это - лютики, цветы без запаха, цветы печальной казахстанской весны.

Заключенные сидели на бревнах, расстегнув ватники, курили. Они молчали, лишь один что-то перечислял, загибая желтые от махры пальцы.

Подошла болгарская девочка в одной рубашке. Подошла к профессору и, прямо, наивно глядя на него, стала лепетать гнусные русские ругательства. Профессор молчал. Я не видел его глаз из-за выпуклых бликов, игравших на стеклах очков. Потом он сморщился и погладил девочку.