— Старик, никогда не ожидал от тебя! — практически молча стиснул мою руку Эф-Эф, который по вечерам, как это потом выяснилось, отчаянно стучал у себя в номере на пишущей машинке, слушал «Голос Америки», а утром появлялся бледный, с запавшими глазами и всегда говорил, что он вчера «замечательно поработал и написал вот такую штуку»...
— Дундук и кгетин! — кратко сказал Крауф, любивший иной раз щегольнуть простонародным словечком, и ребята торжественно повели меня обедать.
— Но ведь я съем чей-то обед! Может, этому человеку будет нужен его обед? Он приедет, а я уже все съел...— отбивался я от них.
— Ты вдобавок еще и будешь жить в его комнате! У него одна из лучших комнат в Доме, ты увидишь, громадная комната, в коттедже, лапа липы тычется в окно, а ему уже ничего не нужно. Он и не жил-то тут совсем, и не приезжал. Он, оказывается, повесился позавчера в кухне своей роскошной квартиры на станции метро «Аэропорт» в состоянии депрессии, но ты-то ведь к этому не имеешь никакого отношения,— заговорили они, увидев мое мгновенно изменившееся лицо.
— Жалко все-таки человека! — выдохнул я.— Все-таки был живой человек и вот умер.
— Человек! — скривился Фирин.— Самый что ни на есть оплот мракобесия и реакции! Рубил и резал в своем журнале все, что мог. И антисемит, естественно. Зоологический антисемит! Василий как-то сказал, что у него морда похожа на сучье вымя, и я считаю, что он правильно сказал...
— Вещизм! — лаконично добавил Фурдадыкин.— Делил имущество с женой и оставил подлейшую записку: «Теперь ты получишь все!»
Пров Пиотрович и барон Крауф молчали. Кажется, им не очень нравились фразы и фразочки двух Ф., но они молчали. Пров Пиотрович, очевидно, для того, чтобы еще больше прослыть либералом, а Крауф потому, что ему уже и тогда было, по-видимому, на все начихать.
Угрюмо и настороженно съел я обед удавленника, и в этот день уже не участвовал в семинарских занятиях, сославшись на головную боль. Вместо этого я купил в переделкинском магазине, что расположен около станции, довольно много водки, вызвал по телефону Б. Е. Троша и Эдика Прусонова, нынче тоже лауреата, но всего лишь Ленинского комсомола, сказав им, что у меня есть «хата», где можно переночевать. Мы напились, подрались и перебили посуду. Наутро меня выгнали из Дома творчества, да я и не сопротивлялся.