Прекрасность жизни.

И тут выглянуло солнце, залив своим животворным светом и залив, и все вокруг. Песок быстро нагрелся, белый кварц, составляющий его, казалось, тоже стал излучать свет, тепло, добро, но вдруг пахнуло дымком, и я насторожился, выпив чуток водки из заранее припасенной бутылки.

Я немного отполз в сторону и в мягких складках дюн, готовых скрыть преступление, увидел среди безлюдного пространства и времени страшную картину, услышал жуткий разговор.

У пылающего костра сидели двое подонков, наверняка из тех, что, как написано в газете «Советская культура», нигде, наверное, не работают, а живут припеваючи, носят хорошую одежду, джинсы, имеют дома западную стереотехнику, видео и совершают морские круизы от Сочи до Ялты в каюте «люкс». Один из них был тощий, рыжеватый, с измученным лицом и выпавшими, полусгнившими зубами. Другой — плотный, коренастый, с лысым черепом, громадной черной бородой, глубоким шрамом под глазом, напоминающим синяк, был еще страшнее, чем первый. Привязанная за лапку, трепыхалась поодаль от них прекрасная птица, в которой я сразу же узнал русского лебедя семейства утиных. Или «шипуна», или «крикуна», или «малого», не знаю, я не силен в орнитологии. Лебедь лежал смирно, но я понял, что перед этим он бился и вырывался, пытаясь дорого продать свою жизнь. А разбойникам было все равно. Они точили ножи и хрипло переговаривались:

— А здорово мы поймали лебедя Борьку, любимца местной детворы...

— Сейчас мы его убьем, ощипем, зажарим и съедим, позвав перед этим девок, купив вина и танцуя на берегу рок-н-ролл в трусах и лифчиках, потому что солнце пригрело и здесь, в укромности дюн, можно даже загорать без ущерба для здоровья.

— Да, давно мечтал покушать такую царскую птицу, не все же мне хавать куру потрошеную, замороженную сразу же после убийства ее электрическим током на мясокомбинате города Алексин Тульской области.

— И я рад, что мы убьем лебедя Борьку. Тем самым мы бросим вызов обществу, его морали, предрассудкам и заодно покушаем... «Долой старую мораль! Обнажимся!» — как говорил Достоевский, и я смело произношу это слово, потому что такое противоречие не антагонистическое, а выражает лишь то, что жизнь идет, не топчась на месте, и скромные наши берега будут вскоре озарены присутствием нового человека...

Негодяи захохотали. «Подлецы! — хотел мысленно воскликнуть я.— Как вы смеете употреблять в подобном контексте такие высокие слова, которым вы научились в институтах и университетах за счет того общества, над моралью которого вы собрались тайно глумиться?! Да видели бы таких сволочей, как вы, ваши отцы, которые, возможно, положили жизнь на то, чтоб все, в том числе и вы, благоденствовали в нашем краю и мораль расцвела у нас пышным цветком, или, может, просто участвовали ваши отцы в освоении целинных и залежных земель, ставя первые палатки на суровой казахской земле и в мыслях не имея, что их отпрыски дойдут когда-нибудь до такого цинизма, чтобы есть лебедя Борьку на этом чудном историческом берегу, где вся природа замерла и слилась в гармонии с человеком, который кажется ей добрым. Неужели ваша так называемая «ученость» и подверженность сомнительным теорийкам доведут вас в конце концов до преступления?»

Я огляделся по сторонам и понял. Пока я буду бегать за милицией, они убьют лебедя Борьку, и если даже не успеют его съесть, то все равно окажутся тем самым совсем пропавшими для общества, погрузившись в огненную геенну безверия и наплевательского отношения ко всему святому. Одновременно я не бросился на них. Я никогда не занимался физкультурой, обрюзг, отяжелел к своим тридцати восьми годам, и сражение непременно было бы мной проиграна Меня могли избить. Били бы ногами, с таких станется — опьяненные вином, жаждой лебединого мяса, они могли бы не остановиться ни перед чем, я сам неоднократно дрался ногами.

И тогда я принял единственно правильное в этих условиях решение. Чтобы не погибнуть от холода, я выпил остатки водки из бутылки, крадучись направился к морю, по горло зашел в мелководье Куршского залива и закричал, пуская пузыри:

— Тону! Тону!

Видимо, в этих парнях еще не выветрились останцы человечности. Они насторожились, мигом сбросили с себя одежду, тоже вбежали в мелководье Куршского залива и вытащили меня на берег греться у костра и кататься по песку, мокрого, дрожащего, с зубом, не попадающим на зуб. Мне дали водки. Катаясь по песку, я незаметно ослабил путы лебедя Борьки, и он вдруг взлетел, с шумом захлопав крыльями, как взлетает громадный самолет на Внуковском аэродроме, низко двигаясь над блочными многоэтажками Теплого Стана и Ясенева так, что в квартирах людей иногда дрожат стекла, мешая смотреть телевизор. Лебедь летел! Он держал курс на Калининград, и в покачивании его крыл, гордой осанке слышалась неземная торжественная мелодия, музыка совести, милосердия, гармонии, братства всего живого на земле, зверей, растений, птиц, веры в счастливое будущее всех народов, мир, дружбу и разрядку с Америкой.

— Ну что, стыдно, подлецы? — тихо спросил я подонков.