Прекрасны ли зори?..

Вскоре Хафиза получила от Рахили письмо, посланное из Херсона. Прямо из Оренбурга Рахиля поехала в Херсон поступать в лётное училище.

Я предполагал, что это рано или поздно произойдёт, но сейчас, узнав об этом, я растерялся. Меня одолевало двойственное чувство. Я не знал, чему больше радоваться: тому, что Рахиля поступит учиться и станет лётчицей, или если она провалится на экзаменах и вернётся домой…

Представляю, сколько она претерпит мук, если её не примут. Смогу ли я спокойно глядеть в её затуманенные грустью глаза? Когда над нею с мерным рокотом будет пролетать самолёт, она с тоской будет смотреть вслед ему. Смогу ли я в ту минуту отыскать слова, чтобы успокоить подружку свою! Попадись мне в поле подбитый журавль, отставший от родного косяка, я бы смог ему чем-то помочь. А что я смогу сделать для Рахили, чтобы облегчить её горе?.. Нет, она будет счастлива, если станет лётчицей. И я буду радоваться вместе с ней.

Я задумывался об этом и на работе, закручивая шурупы, гайки, и дома. Маме приходилось по нескольку раз окликать меня, чтобы я отозвался. Я стал рассеянным. Ни до чего не было охоты: ни в кино пойти, ни с друзьями встретиться. Много всяких противоречивых мыслей лезло мне в голову. Я думал о том, что, если Рахиля станет лётчицей, не пойдёт ли и наша дружба врозь? Представляю её, идущую по улице, стройную, в новенькой лётной форме, и себя рядом с ней, заурядного слесаря.

Она будет летать куда захочет. А ты, Гильфан? Кем будешь ты? Неужели тебе суждено всю жизнь закручивать шурупы да гайки? Неужели ни на что ты больше не годен?..

Я спросил у Хафизы адрес Рахили и написал ей письмо: «…Выбранный тобою путь тебя возносит в голубую высь, к небу. А моя дорожка уводит меня в глубь земли, в её недра. Ты станешь лётчицей, а я горным инженером. Я буду работать в шахтах, на рудниках. Когда-нибудь встретимся, тогда и поговорим…»

Вместе с Калимуллой я поехал в Донбасс.

Седьмой рассказ Гильфана

— Я знал, что ты обратно приедешь! — сказал Иван, здороваясь со мной. Это были первые слова, которыми он меня встретил.

А в конце июля мы с ним набили свои фанерные чемоданы учебниками и отправились в Лисичанск.

Экзамены мы с Иваном сдали сравнительно легко. У нас в основном спрашивали то, с чем мы уже были знакомы на работе. А это мы знали. Нас зачислили в группу маркшейдеров.

В первое полугодие всё шло хорошо. Но потом вдруг я попал в полосу неудач. Одна неприятность следовала за другой. И в конце концов я вынужден был уйти из техникума из-за несправедливого обвинения, будто я скрыл, что был осуждён мой отец.

Созвали собрание, на котором одни меня обвиняли и требовали исключить, а другие пытались защитить. Поднялась суматоха, кто-то кричал и предлагал закрыть собрание. У меня от обиды к горлу подступил комок. Я боялся, что вот-вот расплачусь. Быстро сбежал со сцены и ушёл с собрания.

Позже я ругал себя, что допустил такую оплошность. Мне изменила выдержка. Следовало доказывать свою правоту. Ребята поверили бы. Пошли бы вместе со мной к директору… Однако обида во мне взяла верх. Я не пошёл к директору. Ученик Хохлунов, который обвинял меня, в моём представлении выглядел таким ничтожеством, что жаловаться на него кому-то мне казалось унизительным. Я прибежал в общежитие, сложил в чемодан свои пожитки и, оставив Ивану записку, зашагал прямо на станцию.

Расхаживаю взад-вперёд по перрону, ожидаю поезда. А сам ещё не знаю, куда податься. В кармане ни гроша…

В Казань поехать? Мама обрадуется. Может, и Рахиля радёхонька будет. Недавно я получил письмо, в котором мама сообщала, что Рахиля снова в Казани. Её не приняли в училище из-за того, что ей ещё не исполнилось семнадцати. Нескольких месяцев не хватило.

Только что я буду делать в Казани? Опять устроюсь на старое место и буду закручивать гайки? Нет, покрутил — хватит!

Уехать бы куда-нибудь в Сибирь или на Дальний Восток! Или на Чёрное море, где можно наняться на пароход матросом! Вон как раз подходит одесский поезд…

Зелёные чистенькие вагоны плавно проплывают вдоль перрона, замедляя ход. На подножках стоят хмурые кондукторы с жёлтыми флажками в руках. Толпа пассажиров, толкаясь, бежит за вагонами. Между ними можно незаметно проскользнуть в вагон. Я с сомнением оглядываю свой фанерный полупустой чемодан. С таким ящиком вряд ли проскочишь незаметно. Впрочем, от него можно избавиться, сунув его в мусорный ящик. Брюки и рубашку я сверну и возьму в руки. Там останутся только книги. Наверно, они мне больше не понадобятся.

Я почти бегом направился к мусорному ящику. Положил чемодан на скамейку, стоявшую здесь, вынул скомканную одежду, с грустью поглядел на учебники, конспекты, которые писал бессонными ночами. Прощайте, светлые мечты!

Я поднял чемодан и занёс его над грязным ящиком… Нет, не могу! Книги всегда были моими верными друзьями. Мне вдруг сделалось стыдно перед ними, будто они ожили и с укоризной смотрят на меня. Я быстро захлопнул крышку и отошёл от мусорного ящика.