Прекрасные авантюристки (новеллы)

Постепенно муж почти совсем перестал навещать Марьюшкину опочивальню. Старые боярыни, те, что давно служат при дворе, всяких цариц видели-перевидели, и хоть говорят Марьюшке льстивые речи, не раз замечала она злорадные взгляды старух. Небось думают: «Быстро же надоела она государю! Недолго, видать, Нагим от сладкого пирога откусывать, того и гляди, загремит молодка в монастырь… Небось в Тихвинский, к Колтовской отвезут!»

Ребенок! Если бы у нее родился ребенок, нечего было бы бояться монастыря. Как бы ни сделался хладен к ней государь, он не посмеет отправить в затвор монастырский мать царевича. Даже он, которому закон не писан, — не посмеет! Почему же она никак не может зачать? Ведь уже другой год замужем! И не оттого ли государь почти бросил к ней хаживать, что убедился в ее неспособности к деторождению?

Теперь она верила во все долетавшие прежде и казавшиеся неправдоподобными слухи, будто царь снарядил посольство в Англию: снова начал искать невесту за морями. И кто решится отказать могучему царю Московскому?!

Тогда — все, конец. Тогда дела ее совсем плохи… может быть, сейчас, в эту самую минуту, муж ее обдумывает, когда именно послать бесплодную, опостылевшую, ненужную больше седьмую женищу[24] с ее горючей тоской и мечтами о ребеночке в монастырь!

Но вот однажды случилось долгожданное.

Душно и темно в опочивальне, только дрожат в свете лампадки лики святых. Раньше Марьюшке чудилось, что они кривятся недобро, сулят ей всяческие напасти, она даже крестилась зажмурясь, боясь пристальных темных очей, а теперь мнится, будто Спаситель и Богородица, а также святой Дмитрий Солунский с трудом сдерживают умиленные улыбки.

Царица тихонько подышала на темноволосую головку лежащего рядом с нею крохотного существа.

— Дитятко ненаглядное! Царевич мой драгоценный!

Осторожно коснулась губами выпуклого лобика — и перевела дух. Ночной жар спал. Слава богу! Слава богу! При малейшем недомогании сына ей кажется, будто ее саму вот-вот зароют в могилу…

До чего же болезненный и хилый родился у нее ребеночек! Как часто плачет он, как часто кричит своим тоненьким, писклявым голосочком, словно боится чего-то! Неудивительно, если вспомнить, сколько страхов натерпелся вместе с матерью, еще лежа в ее утробе. Государь во гневе убил своего старшего сына Ивана, наследника… Судачили, будто поймал сына на сношениях с Баторием; будто Иван всерьез задумал сжить отца со свету, а самому воссесть на престол; будто царевич вступился за жену, наряд которой настолько не понравился государю, что тот огрел беременную женщину своим посохом, ну а следующий удар лишил его старшего сына… Чего только не болтали!

Марьюшка, честно говоря, не больно-то хотела знать правду. Теперь из множества ее страхов остался один — обычное беспокойство матери за здоровье дитяти. Монастырь? Какой монастырь? Не бывало того, чтобы отправляли в монастырь мать наследного царевича!

Она ни на миг не сомневалась, что царем будет ее сын. Какой из Федора государь, из убогого?! Пономарем ему быть, на колокольне звонить! Кому же завещать царство?

Да вот же он, преемник достойный, лежит на широкой царицыной постели, спит крепким сном, то хмурясь, то улыбаясь каким-то своим, непостижимым младенческим сновидениям.

Пронеслась черная туча, закрывавшая жизнь Марьюшки! Прежде тихая, вечно испуганная, она чувствует себя теперь сильной и смелой, она даже похорошела, распрямившись духовно и видя во взглядах, обращенных на нее, непривычное заискивание и почтение. Мать будущего царя, правительница!

Как странно, что этот крошечный человечек, это слабое дитя стало ее защитником и спасителем…

А спустя два года Иван Васильевич заболел. О том, что происходит с мужем, Марья узнавала только по слухам. Кажется, он умирал… И вот пасмурным мартовским утром (на дворе 1584 год по Рождеству Христову) к царице ворвался взволнованный брат Михаил и выпалил:

— Решено! Последняя воля объявлена! Царевич Федор назначен наследником, вчера государь призывал к себе всех бояр, при них завещал сыну царство, велел ему править любовью да милостью, а в советники ему поставил Ивана Шуйского, Ивана Мстиславского, Никиту Романова и Бориса Годунова…

Царица при этом имени сверкнула глазами.

— А царевич Дмитрий? Что же ему определил государь? — спросила дрожащим голосом.

— Богдан Бельский назначен его опекуном, в удел ему царь дал город Углич.

— Бельский! — пробормотала Марьюшка, и брат услышал в ее голосе такую священную надежду, словно она произносила новое имя господне.

Марьюшка провела рукою по лицу, по груди, чувствуя, как отлегает от сердца и становится легче дышать. Бельский не даст их в обиду. Он будет терпеливо выжидать, пока не истечет срок жизни Федора, а значит, неограниченной власти Годунова, а потом… потом… настанет черед Дмитрия!

Увы, радовалась будущему она недолго — всего лишь денек. А потом дошла до нее весть о том, что творится на Москве, и поразила точно громом. Слухи метались один другого страшней и нелепей.