Прекрасные черты

Мы любим нашу Капу
Как брата, маму, папу.
Протягиваем лапу,
Встречая здесь и там.
Артистка превосходна,
Мила и благородна.
Я Капе что угодно
За поцелуй отдам.
Но, боже, не балуем
Я этим поцелуем.
Она ещё ни разу
На это не пошла. Стихи она читает, Поэта почитает. Но Капа инженера Поэту предпочла.

При вручении стихов кто-то заметил: «Наталья, твой-то хорош – написал». И та мгновенно откликнулась: «Всё ужасно, кроме одной строчки:

Но, боже, не балуем
Я этим поцелуем.

Остальное можешь выбросить», – весёлая и остроумная реакция.

Всё Наталье Петровне дано было. Она прелесть.

Умница. И вот бывает такое, во всём удивительно способный человек. Во всём. Абажуры делала, занавески делала, платья себе шила, пироги пекла, чёрт знает, удивительно—ну все таланты. Книги писала, стихи писала. Её книги у меня сохранились с удивительными надписями.

Следом Клавдия Васильевна шутливо рассказала о том, как лихо расправлялась с писанием писем:

«Так как мне всегда было некогда, я действительно была очень загружена, то из писем, которые мне присылали (их я хранила), я выбирала, что поинтереснее, и быстро отсылала. И вдруг однажды Наталья (Кончаловская. – Л. К.)мне говорит: «Ты мне такое письмо прислала. Ты, знаешь, я его сохранила, оставила». А я там выписала не то из Хармса, не то из Акимова, не помню из кого – мне некогда было думать. Яхонтов красивые письма присылал. Великолепные письма, так что выбирать было откуда.

Ну, а Хармс – это специфические письма. Это чёрт знает что такое, кошмар какой-то. Я помню очень возмущалась, когда узнала, что у него другие экземпляры сохранились. Влюблённый человек пишет вам и что-то оставляет, ну что это такое – значит, не влюблён».

Мне кажется, Клавдия Васильевна в данном случае была несправедлива. Письма Хармса не просто «крик души» влюблённого, как виделось Клавдии Васильевне. Это были прелестные поэтические миниатюры, произведения искусства, своего рода «Стихотворения в прозе» и поэтому имели право на сохранение, подобно многим, зачастую очень личным, лирическим стихотворениям.

От тем «театральных» и сугубо личных беседа наша, как это часто бывает, перекинулась на политику. Клавдия Васильевна рассказала о только что услышанном по радио интервью с какой-то оголтелой, но весьма, как она выразилась, «эрудированной» сталинисткой (не с Андреевой). В те годы развенчание Сталина было животрепещущей темой.

–

Далее я прочитал свои воспоминания о ТЮЗе, и Клавдия Васильевна очень живо откликнулась на них. Зачастую воспоминания её совпадали с тем, о чём я упоминал. Но живые выказывания одного из ведущих некогда актёров ТЮЗа не лишены интереса, поэтому я позволю себе на них остановиться. Я привожу эти высказывания в той последовательности, как возникали они в беседе.

«Прежде всего, – заметила Клавдия Васильевна, – театр без занавеса, это было непосредственное общение зрителей с действующими лицами. Ведь мы иногда, как это было в «Коньке-Горбунке», пробегали среди зрителей. Это очень важно».

Добавлю от себя – подобная организация зала (а в ТЮЗе она была вынужденной, так как зал в прошлом был большой аудиторией Тенишевского училища), такая структура, невольно отразила в себе черты «Народного театра» и восходит ещё к древним греческим театрам. Вспомните – и крутой амфитеатр мест, и неглубокая беззанавесная сцена.

Подобный демократизм наблюдал я и в Китае, смотря народную «Пекинскую оперу». Там тоже зрители «соседствовали» с актёрами, а оркестр располагался тут же на сцене.

Структура зала настолько оправдала себя, что в построенном впоследствии новом здании ТЮЗа была сохранена. И крутой амфитеатр мест, и авансцена.

А какие замечательные люди создали театр и руководили им! Брянцев был выдающимся организатором, режиссёром и педагогом. Многие ведущие актёры ТЮЗа впоследствии работали и в других театрах, и в кино, но воспитаны они были Брянцевым, он был изумительный педагог. Так же значительна была и педагогическая деятельность Макарьева.

Очень интересная история была, неожиданно вспомнила Клавдия Васильевна, с Колей Черкасовым:

«Коля, когда пришёл, играл вначале неодушевлённые предметы. В «Догоним Солнце» он играл пень. Такой маленький пень. Коля туда залезал. Руки были корни, ноги – корни. А макушку я клевала ещё. Я играла Журлика.

Коля всё время мечтал сыграть настоящую роль, и ему дали в «Разбойниках» роль отца Карла Мора.

И когда Карл прибегает в лес с криком: «Отец!», Коля должен был из темницы вылезать. На нём был одет балахон белый с розовыми разводами. И когда он начал вылезать (трагическая минута была), – в зале раздался дикий хохот, потому что он лез, лез и лез – не было конца, такой он был длинный. И вместо «трагической минуты» пришлось «дать темноту», такой был хохот.