Прекрасные деньки

Наконец-то дожили до обеда с мясом. Все наедались так, что с трудом из-за стола вставали. Холль надел на себя три куртки, покрепче зашнуровал ботинки, нахлобучил шапку с кисточкой, сунул руки в варежки и вышел на заваленный снегом двор.

В крохотной жилой кухоньке было тепло, даже жарко. Он вспоминал Хельгу и рассказывал о ней и прочих работниках. Мать слушала Холля и в свою очередь рассказывала ему о Бруннере, на проповеди которого она побывала. Тут Холлю стало невыносимо душно, он выбежал на свежий воздух. Лица детей, с которыми он сдружился до того, как попал в усадьбу 48, показались теперь чужими, а все окрестности — сказочно незнакомыми. Он вернулся в кухоньку. Там была старуха, уставясь на Холля, она попрекала им мать, выковыривала из недр памяти какие-то благочестивые речи, в которых проповедники проклинали внебрачных детей. Старуха принялась хозяйствовать, отправив мать в церковь. На Холля старуха покрикивала, задавала ему неприятные вопросы, и лишь из любви к отчиму, к братьям и сестрам он не стал крушить все вокруг. Каково же другим-то приходится, спрашивал себя Холль. Вся малолетняя орава расселась по углам, был тут и отчим, он развлекал Холля, играя с ним в загадки. В голове мелькнула мысль о скотине в хлевах — сыта ли и напоена? Вспомнился Бартль на дальнем наделе и Прош.

Старуха углубилась в чтение «Рупертиботе». "Почему священник никогда не восстанавливает своих прихожан против скотины, а натравливает на людей. Почему не на быков?" Холль посмотрел в окно, на котором было намалевано овечье стадо и какой-то ненастоящий пастух, Холль-то знал, как выглядят настоящие. И здесь детям не дают жить без надзирателей, а впереди убывающий, тающий на глазах праздничный день, и Холль все снова и снова думал о проклятии. "Эти трое у алтаря проклянут меня, а я должен сидеть и делать вид, что это мне нравится". Снова слышались ему слова «справедливость» и «Рождество». Потом они ехали зимней дорогой, вместе с целой толпой вошли в какой-то старый дом. Холлю показали лавки, с которых он когда-то падал, задавали ему вопросы, щипали его и похлопывали, а потом накормили. Как-никак ребенок. Здесь его мать научили работать и молиться. Показали ему и какой-то другой дом, водили по заснеженному полю и лесу, вошли с ним в еще один дом, где лица были потеплее, но ни одного он припомнить не мог. Работники лежали на лавках.

Долина становилась все уже. Они начали крутой спуск, у трактира вышли на остановку, сели в автобус. Холлю досталось свободное место. Наваливался вечер. Холод пробирал сквозь одежду. Выли и перелаивались собаки. Горели огни. Показался какой-то придурок с ломтем хлеба в руке. Окольными путями Холль подходил к усадьбе 48, все время останавливаясь и вглядываясь в ночь, у штабеля досок потянуло навозом из конюшни. Холль размышлял о том, что нет ничего разумнее, чем просто брести, просто идти сквозь ночь, пока ноги несут. Но Холль еще раз сказал себе: "Ведь это же всего лишь люди, почему я должен из-за них губить себя? Тогда я стану одним из убитых, через которого попросту перешагнут и со спокойной совестью будут унижать и мучить других, как поступали со мной, нет, этой радости я им не доставлю, я пойду к ним и когда-нибудь ударю по ним их же оружием".

Он вошел в дом. Мориц. Роза. Мария. Братья. Хозяйка. Отца не видно. Холль поморщился, сел возле Морица и начал его разглядывать. Потом ходил туда-сюда: комната — кухня, комната — кухня, комната, но теплее от этого не стало. Опять надо ко всему привыкать.

Чай разливали по термосам. Потом в сумерках поднимались наверх, мимо запорошенных снегом столбиков с распятием. Холль вспомнил случай с возчиком дров: Богоматерь уберегла его, остановив разогнавшуюся с горы повозку в метре от толстого дерева.

Пологий путь, крутой подъем, снова тянется пологая дорога, острые скалы и резкая крутизна, ровная ложбинка, а потом долгий подъем и, наконец, постепенный спуск лиственничным лесом ко рву, где до самого водопада тянутся завалы из обледеневших бревен. Батракам и поденщикам было велено осторожно грузить бревна на сани. Хозяин и сам трудился, покуда холод заставлял. Лоферер на другом конце сталкивал бревна на выгон. Найзер, Гуфт и поденщики грузили и подтаскивали снизу все новые бревна, выуживая их из воды. Стуча коваными каблуками, они прыгали по скользким бревнам. Холль и Конрад чередовались с Морицем, они ехали по таким крутым горкам, что груз прямо-таки толкал лошадей вниз. После погрузки, когда дорога шла вверх, Мориц старался держаться впереди лошадей. И пока они с Холлем делали свое дело на южных склонах, на северных отец Лоферера возился с дровами. Он напоролся горлом на сучок, бросился бежать за помощью, падал в снег, снова бежал, одолевая все более короткие отрезки пути и в конце концов истек кровью на заснеженной тропе. Все узнали об этом, лишь когда собрались в комнате. Потом уселись за стол и начали есть.

Наступило Сретение.

Мария отправилась в больницу.