Прекрасные деньки

Когда Холль с Марией вошли в кухню, Мориц, уже вымытый и переодетый, сидел на своем обычном месте, на столе — полная до краев миска с молочной тюрей. Мария то и дело придвигала миску ему под нос, а он упорно отодвигал. Это продолжалось до тех пор, пока хозяин не отложил бритву и не дал ему понять, что тот должен выпить молоко. Суетливое поведение хозяина напомнило вдруг Холлю о первом послепасхальном воскресенье, и рядом с хозяином, вернувшимся к зеркалу и продолжавшим бритье, возник в воображении тот же самый человек, швырнувший на пол «Рупертиботе», и Холль снова слышал крик: "Я тебе дам, не исповедоваться!" — и видел надвигающуюся на него фигуру. Роза подмигнула ему и Марии. Во дворе, за уборной, он потом узнал от Розы о том, что хозяин страшно орал на Найзера. Только она раздела Морица, как в доме поднялся крик. Сперва она подумала, что это он, Холль, что-нибудь напортачил с перевозкой стола. Не выпуская из рук одежонку Морица, она тут же побежала к черному ходу и в щелку углядела, как из комнаты выходил Найзер, а за ним — хозяин. Хозяин будто бы гаркнул Найзеру, и не раз: "Марш наверх! Ты у меня из дома не выйдешь! Мигом наверх!" Но Найзер выскочил из дома, хозяин — следом. Потом она из-за куста бузины видела, как Найзер подошел к углу конюшни. А хозяин все орал ему вслед, что нести флаг всегда было делом тех, кто сено метал, и вернулся домой. Потом она вымыла Морица, а когда снова пришла на кухню, хозяин возился с водой для бритья и ни на что больше не обращал внимания.

— А остальные? Где же остальные-то были? — спросил Холль.

— Остальные из дома уже ушли.

"Стало быть, Найзер не понесет флаг", — подумал Холль и побежал наверх переодеваться. Он и радовался, и огорчался, поскольку ему было ясно, что флаг понесет Лоферер, либо Гуфт, и вряд ли случится что-нибудь забавное. Оставалась одна надежда, что Лехнер перед самым носом марширующих святош заколотит ворота на своем выпасе, но на сей раз там стояла на боевом посту Штраусиха.

Когда вместе с хозяином, Морицем, Розой, Марией и братьями он вышел из дома, на небе не было ни облачка. А в воображении рисовалась гроза, стремительно надвигавшаяся со стороны Тауэрнского перевала на Зоннберг и как раз вовремя разразившаяся ливнем над всей округой от лехнеровского выпаса и усадьбы 48 до Мертвого луга, и тогда из-за разбушевавшегося ручья процессия раз и навсегда оборвется прямо посреди Мельникова моста. И еще видел он в мечтах снесенный водой мост, но снесенный так, чтобы в бурлящем потоке оказался только господин Бруннер со своими причиндалами, но не знаменосцы и чтобы Бруннера с его барахлом вынесло аж в Зальцах. Но уже на Ведьмином мосту, где хозяин решил остановиться и полюбоваться ручьем, все мечтания Холля о бурном дрейфе Бруннера мигом рассеялись. Холль понял, что этого, к сожалению, не случится. И его вдруг слегка кольнула мысль о том, какие оценки выставит ему учитель Шатц по поведению и прилежанию.

Уже один запах, церковный запах, который не спутаешь ни с каким другим, внушал Холлю отвращение. Он сидел, втиснутый в ряд других школьников, и ему казалось, что он попал в ящик старого комода, от одежды вокруг несло именно залежалыми в комоде вещами, а воздух был неподвижен и сперт. Прямо перед собой Холль видел боковой алтарь с чередой святых ликов, к которым он не желал привыкать, ибо они ничего не говорили ему. Чтобы убить время, он вновь принялся читать изречение на арочном своде боковых алтарей: ORA ET LABОRA[4] — и разглядывал нарисованного рядом крестьянина со своей скотиной. Изречение было ему непонятно, а картина казалась чудноватой. Крестьянин занят севом, а возле — глядящие в пространство коровы (таких разводят в Пинцгау) и грузные кобылы норийской породы. На всем поле не видать ни батрака, ни батрачки. Подобные изображения видел он на флагах деревенских богатеев во время процессий, но во всем Божием храме не было ни одного изображения батраков или работников. На глаза попадались всевозможные гады. Напротив, где сидели девчонки, изваяние Богоматери неизменно попирало какого-то молоденького дракончика. Что-то напоминающее рабочий люд увидел он только на так называемых картинах Крестного пути. Там было множество простых людей, во всяком случае такими они казались Холлю, но он зачастую слышал, как люди казывают их "сбродом убийц Христовых", однако это не мешало ему считать нарисованные фигуры именно простыми людьми. Они не внушали ему недобрых чувств, в конце концов, они ему ничего не сделали. Враги были среди тех, живых, что в церкви.

Сквозь разноцветные, превосходящие по размерам человеческие фигуры князей в высоких окнах лился тусклый свет и всегда навевал на него мысли о потерянном воскресном дне. Сам не зная почему, он все больше отдавался этим мыслям. Балдахин у самого алтаря раздражал его. А Бруннер! Отправить бы его босого и без всякого балдахина в луга к Маллинбаху и пусть бы годик повкалывал батраком на выпасе.