Прекрасные и обреченные

Июль обрушился испепеляющей жарой. Капитан Даннинг получил приказ откомандировать одного из солдат для обучения кузнечному делу. Полк постоянно пополнялся до численности, предусмотренной в военное время, и все ветераны были нужны в качестве инструкторов по строевой подготовке. В результате выбор капитана пал на коротышку Батисте, которого капитан мог принести в жертву с наименьшим ущербом для дела. Итальянец никогда в жизни не имел дела с лошадьми, а его страх перед животными лишь усугубил положение. Однажды он пришел в ротную канцелярию и заявил Даннингу о своем желании умереть, если его не освободят от ненавистной обязанности. Батисте жаловался, что лошади его лягают, и называл себя никудышным работником. В конце концов сицилиец упал на колени и принялся умолять Даннинга на смеси ломаного английского и библейского итальянского избавить его от нестерпимой муки. Три ночи он не спал, а когда удавалось вздремнуть, тут же являлись чудовищные жеребцы, становящиеся на дыбы.

Капитан Даннинг одернул ротного писаря, который не к месту расхохотался, слушая сетования Батисте, и пообещал итальянцу подумать, чем можно помочь. Однако, рассмотрев все возможные варианты, капитан пришел к выводу, что не может пожертвовать более ценным солдатом. А дела коротышки Батисте шли все хуже. Казалось, лошади догадываются о его страхе и не упускают случая воспользоваться к своей выгоде. Две недели спустя огромная вороная кобыла проломила итальянцу копытом череп, когда тот попытался вывести ее из стойла.

В середине июля поползли слухи, а потом вышел приказ о смене лагеря. Бригаду перебрасывали в пустые казармы в ста милях к югу, где ее предполагалось укомплектовать до дивизии. Сначала солдаты решили, что их отправляют в окопы, и весь вечер небольшие компании расхаживали по центральному проходу между палаток, хвастливо перекликаясь между собой: «Ну, ясное дело!» Когда правда просочилась наружу, ее с негодованием отвергли, как отговорку скрыть истинное место назначения. Солдаты упивались чувством собственной значимости и в тот вечер сообщили городским подружкам, что отправляются на фронт, «разделаться с германцами». Немного побродив по лагерю вместе с несколькими группами сослуживцев, Энтони сел в маршрутное такси и поехал в город, чтобы сообщить Дороти о своем отъезде.

Она ждала на темной террасе, одетая в дешевенькое белое платье, подчеркивающее юность и нежные черты лица.

– Ох, милый, – прошептала Дот, – как долго я тебя ждала. Весь день.

– Мне надо тебе кое-что сказать.

Девушка усадила его рядом на качалку, не замечая угрюмого тона.

– Скажи.

– На следующей неделе мы уезжаем.

Руки, готовые обнять Энтони за плечи, застыли в воздухе, подбородок вздернулся, и когда Дот заговорила, в ее голосе уже не слышалось прежней мягкости:

– Уезжаете во Францию!

– Нет, нам повезло чуть меньше. Отбываем в какой-то чертов лагерь в штате Миссисипи.

Девушка закрыла глаза, и Энтони увидел, как дрожат ее веки.

– Милая малышка Дот, жизнь дьявольски тяжелая штука.

Дороти рыдала у него на плече.

– Так чертовски тяжела, так тяжела, – бездумно повторял он. – Все бьет да колотит, пока боль от ударов не становится такой сильной, что хуже уже и не бывает. И вот это самое последнее и гадкое, что она с нами делает.

Обезумев от горя, Дороти прижала его к груди.

– Господи! – шептала она потерянно. – Ты не можешь от меня уехать. Я умру.

Энтони начинал понимать, что его отъезд не удастся представить как безликий удар судьбы. Он стал девушке слишком близок и теперь не находил ничего лучшего, как повторять:

– Бедная малышка Дот, бедная малышка.

– И что будет потом? – устало выдохнула она.

– Ты о чем?

– В тебе вся моя жизнь, понятно? Если скажешь, я умру здесь, на месте, возьму нож и убью себя. Ты не можешь меня бросить.

Тон, которым говорила Дороти, напугал Энтони.

– В жизни всякое случается, – промямлил он бесцветным голосом.

– Тогда я поеду с тобой. – По щекам Дороти катились слезы, губы горестно вздрагивали, в глазах застыл страх.

– Милая, – расчувствовавшись, бормотал Энтони, – милая девочка. Неужели ты не видишь, что мы просто на время откладываем неизбежное? Через несколько месяцев нас отправят во Францию…

Девушка отстранилась от Энтони и, сжав кулачки, подняла лицо к небу.

– Мне хочется умереть, – четко произнесла она, и каждое слово, тщательно взвешенное, шло из самого сердца.

– Дот, – лепетал Энтони, испытывая неловкость, – все забудется. Утрата приобретает особую сладость. Уж я-то знаю, потому что однажды страстно желал и получил желаемое. То единственное, что мне было нужно, Дот. И вот когда я получил свое сокровище, оно обратилось в прах прямо у меня в руках.

– Понятно.

Окунувшись в свои мысли, Энтони продолжал: