Прекрасные незнакомки. Портреты на фоне эпохи

Во-первых, неудачная беременность и выкидыш. Потом доползла до Афганистана весть о расстреле Гумилева. Похоже, Лариса испытала при этом угрызения совести. Не беремся точно определить долю ее вины в происшедшем, но странные письма Рейснер тех дней свидетельствуют о настоящем потрясении. В письме к Ахматовой, рассчитанном на посольскую цензуру, Лариса выражает бывшей жене Гумилева соболезнование лишь в связи со смертью… Блока. Зато в письме к самому близкому человеку, к матери (видимо, переданному с оказией), Лариса взывает о помощи – детям Гумилева. Она спрашивает, сможет ли мать взять на воспитание Леву и Леночку. В этом же письме можно найти самую отчаянную фразу из всех, что написала плодовитая Лариса (а может, и все былые возлюбленные русского конквистадора): «Если бы перед смертью его видела – все бы простила ему, сказала бы, что никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта, Гафиза, урода и мерзавца».

Раскольников и Афганистан вдруг равно опостылели Ларисе. Пообещав мужу выполнить какие-то его поручения и просьбы, она ринулась домой и еще с дороги сообщила Раскольникову, что между ними все кончено. Никакие его уговоры и обещания ее не смягчили…

Но в столице к ней вернулись все ее прежние химеры – мировая слава, мировая революция, баррикады, баррикады… Впрочем, не она одна бредила баррикадами. Большевики просто уверены были, что спасти их от изгнания из России и краха может только мировая революция, их саботажно-подрывной Коминтерн. Самые большие надежды они возлагали на расшатанную войной Германию. Авторитетнейшим московским специалистом по германскому бунту считался член политбюро Карл Радек. Он долго сидел в германской тюрьме, а потом для Лубянки и Кремля изобретал хитрые заграничные разведоперации. Ему-то и предстояло помочь германским коммунистам, а стало быть, ускорить европейскую революцию.

Нетрудно догадаться, какое видение засело в воображении нарциссической мегаломанки Ларисы: уродливый пигмей Радек на победоносной баррикаде, а рядом Лариса с красным знаменем. Он делит триумф победы с ней, с прекрасной Ларисой, и рабочий мир всех стран рукоплещет. Этот миг близок… За него не жалко ни молодости, ни «комиссарского тела» (цитирую знаменитое сочинение матроса Вишневского), ни самой жизни… Она будет как Рудин на баррикадах…

Лариса становится возлюбленной Радека. Все перетерпеть, баррикады уже совсем близко. И вот уже восстал Гамбург. Эта весть долетает в Москву, как звук трубы…

К тому времени, когда поезд дотащил Радека и Ларису до Германии, «защитники баррикад» (их было всего две сотни из трех тысяч гамбургских коммунистов, остальные мирно шли мимо на работу) давно разбежались по домам. Гамбургский путч полностью провалился. И все же ученическое перо Ларисы настрочило книгу про баррикады Гамбурга.

Красиво же: баррикады и Лариса. Лариса на баррикадах. Ветер полощет красное знамя. Трубит рожок. Гниет империализм…

О чем-то она там еще похлопотала в Германии, наша красавица, наша буревестница, поэтическая Лариса. О чем-то пошушукалась с племянницей Чехова, известной актрисой Ольгой. О чем могут секретничать две красивые женщины, мечтающие о славе? Уж наверное, не о мерзком Радеке. Забудем о нем. Радек и его никчемные баррикады – позавчерашний день. Поговорим о девичьих тайнах, тайнах разведки. Знающие люди утверждают, что племянница Чехова, немецкая актриса Ольга Чехова, была любимой актрисой Гитлера, с одной стороны, и советской шпионкой, с другой. Что они там, в Германии, подготовили лет двадцать спустя, во время войны, какой-то заговор, хотели убрать Гитлера и ждали сигнала от Сталина. Но Сталин передумал. Не то чтоб кого-то пожалел, но, наверно, решил, что Гитлер ему еще пригодится…

А пока… Пока Гамбург Ларисе пришлось оставить в покое, Радека тоже. Бывают же на свете удачники. Недавний Ленин на броневике. Или величайший из вождей мировой революции, знаменитый «любовник революции» Лев Троцкий. Он тоже, к ее сожалению, быстро шел на спад, а ведь был так восхищен Ларисой. Московская молва с неизбежностью связывала имена Ларисы и Льва Давыдыча. Но великий Троцкий пока еще выше подозрений… Конечно, рождались слухи. На всякий роток платок не накинешь. Но тут же рождались и пылкие опровержения…

Помню, как полвека тому назад бродил я в осеннюю пору по окраинам Ярославской области, писал книгу «По Руси Ярославской». Вечер застал меня в городке Данилове, в гостях у старика-краеведа. Он вывалил на диван гору мемуарных рукописей своих друзей и соседей, по большей части уже ушедших в лучший мир. Я просидел над ними чуть не до полуночи. Меня волновало, что я первым читаю все эти страницы, написанные в без надежды на читателя.

– Я пойду спать, а вы читайте, – сказал мне старый краевед. – Это вот друг мой писал. Сосед. Умер уже. А до того полжизни провел в лагере… Выжил. И вот, написал.

– За что сидел? – спросил я.

– Он вроде троцкист был.