Прекрасный мир, где же ты

Помолчав, он посмотрел на свою сигарету и сказал: Мне кажется, я не все знаю о том, почему ты сюда приехала.

Так себе история, сказала она. У меня был нервный срыв. Несколько недель провела в клинике, а когда вышла, приехала сюда. Но никакой тайны – в смысле не было причин для нервного срыва, он просто случился. И это не секрет – все знают.

Феликс переваривал услышанное. И на твоей странице в Википедии про это тоже написано? – спросил он.

Да нет, все мои знакомые знают. Не вообще все на свете.

И что довело тебя до нервного срыва?

Ничего.

Ладно, но что ты называешь «нервным срывом»? Что было-то?

Она выпустила струю дыма уголком рта. Я себя не контролировала, сказала она. Постоянно ужасно злилась и грустила. Я собой не управляла, не могла жить нормально. Не могу лучше объяснить.

Вполне ясно.

Они помолчали. Элис допила вино, затоптала окурок и скрестила руки на груди. Феликс курил рассеянно и неторопливо, словно забыл, что она рядом. Он прочистил горло и сказал: Я себя чувствовал примерно так же, когда мама умерла. В том году. Я типа начал думать, к чему вообще вся эта жизнь, понимаешь? Все равно в конце ничего хорошего. Не то чтобы я хотел умереть, ничего такого, но почти все время и живым, блин, себя не чувствовал. Не знаю, можно ли это назвать нервным срывом. Несколько месяцев мне вообще ни до чего дела не было – просыпаться, ходить на работу, все такое. Меня уволили оттуда, где я работал, так я и оказался на складе. Да. Так что я тебя немножко понимаю. Конечно, у меня другие обстоятельства, но примерно представляю, каково тебе было.

Элис снова сказала, что очень сочувствует его потере, и он принял ее соболезнования.

Я на следующей неделе собираюсь в Рим, сказала она. Там выходит перевод моей книги. Может, ты захочешь поехать со мной?

Он словно совсем не удивился этому приглашению. Потушил сигарету, растерев ее о стену сарая. В глубине сада гавкнула собака.

У меня денег нет, сказал Феликс.

Я за все заплачу. Я же богатая и знаменитая, помнишь?

Он неуверенно улыбнулся. Ты точно странная, сказал он. Прав я был. И надолго ты?

Туда в среду и возвращаюсь в понедельник утром. Но, если хочешь, можем остаться подольше.

Тут он рассмеялся. Офигеть, сказал он.

Ты бывал в Риме?

Нет.

Тогда, я думаю, тебе надо поехать, сказала она. Тебе, пожалуй, понравится.

Откуда тебе знать, что мне понравится?

Они посмотрели друг на друга. В темноте они вряд ли могли толком увидеть выражения лиц друг друга, но все же смотрели не отрываясь, словно сам взгляд был важнее того, что можно увидеть глазами.

А я и не знаю. Просто мне так кажется.

В конце концов он отвернулся. Ну давай, сказал он. Я поеду.

6

Каждый день спрашиваю себя, почему моя жизнь так повернулась? Не могу поверить, что вынуждена терпеть все это – статейки обо мне, свои фото в интернете, комментарии в соцсетях. Стоило сформулировать, как тут же подумала: и только-то? И что такого? Но в действительности, хотя ничего тут страшного нет, мне неприятно, я не хочу жить так. Когда я отправила первую рукопись, я просто хотела заработать достаточно, чтобы написать следующую. Я никогда не изображала из себя психологически устойчивую личность, которая без всякого ущерба может выдержать публичное обсуждение ее характера и воспитания. Люди, сознательно стремящиеся к славе, – я имею в виду тех, кто, отведав известности, хочет все больше и больше внимания, – они, я в этом абсолютно убеждена, глубоко психически больны. И то, что наша культура повсюду нам таких людей демонстрирует и выставляет их не просто нормальными, а привлекательными, даже образцами для подражания, – симптом серьезной болезни общества. Эти люди ненормальны, и, когда мы смотрим на них, подражаем им, мы сами становимся ненормальными.

Зачем знаменитых авторов ассоциируют с их знаменитым книгами? Будь у меня дурные манеры, будь я сама неприятным человеком с чудовищным акцентом (а у меня он, кажется, и есть), разве от этого мои книги изменились бы? Нет, конечно. Тексты были бы те же самые, никакой разницы. Добавляет ли произведению хоть что-то привязка ко мне, моему лицу, моим манерам, ко всем этим деморализующим подробностям? Ничего. Так зачем, зачем все это делается? Кому это нужно? Меня это ранит и отдаляет от того единственного, что имеет для меня в жизни хоть какой-то смысл; это ничего не приносит обществу, удовлетворяет только самое низменное и наглое любопытство и заставляет литературный дискурс вращаться вокруг доминирующей фигуры автора, чей стиль жизни и причуды характера без всякого смысла рассматривают под лупой. Я повсюду наталкиваюсь на этого персонажа, которым сама и являюсь, и ненавижу ее изо всех сил. Я ненавижу ее манеру подавать себя, ненавижу, как она выглядит, и все ее мнения мне глубоко противны. А при этом все эти люди, которые читают о ней, верят, что она и есть я. Когда я это осознаю, мне кажется, что я уже умерла.