Прекрасный новый мир

Грон понимающе кивнул. Все понятно. Владетели могут сколько угодно собачиться между собой, но против любого покушения на саму их власть, на их права карать и миловать выступают единым фронтом. И это держало этот мир в его неизменности куда более крепко, чем самая великая и могучая магия. Когда правящие слои четко осознают свои общие интересы и готовы отстаивать их жестко, при возникновении малейшей угрозы забывая раздраи и выступая как единое целое, — никакие революции невозможны априори. Ведь Ленин не зря записал в качестве одного из главных признаков революционной ситуации положение — «верхи не могут». Причем революции случаются, когда, как правило, верхи не могут уже давно, потому что только когда верхи уже давно это самое «не могут», появляется вторая половина этой формулы — «низы не хотят». А здесь пока с этим все было в порядке…

— И как же ты жил все эти годы?

Батилей пожал плечами:

— Когда Пург выздоровел, мы, как и планировал отец, добрались до побережья, но поплыли не на восток, во Владение Ганиада, а на юг, во Владение Икурума и дальше. Там нанялись в Цветной отряд и пять лет воевали во славу императора Негледа. А затем и в других местах. Там, на юге, Владения куда больше здешних, а сами Владетели, похоже, намного более уверенны в собственных силах. Так что там приграничные провинции отнюдь не островки спокойствия. И войны довольно часты. В общем, было чем заняться. Но там чужаку не подняться никак. Даже если ты разбогатеешь или получишь дворянский титул — все равно останешься в глазах местных ниже самого последнего нищего на припортовом базаре…

Грон кивнул. Такая национальная замкнутость на Земле тоже была весьма характерна. И очень часто становилась причиной крушения множества могучих держав, элита которых, лишенная прилива свежей крови и пребывавшая в иллюзии собственной исключительности, определяемой лишь родословной, постепенно вырождалась. Из тех, кто держит страну на своих плечах и с обнаженными шпагами в руках впереди строя пикинеров либо, стоя на качающихся палубах боевых и торговых кораблей, ведет ее за собой, вперед, к новым вершинам, представители этой элиты превращались в обузу и гири для своей страны и народа. Доступность социальных лифтов для тех, кто хочет и, главное, способен стать элитой, — ключевой вопрос эффективности любого государства. Впрочем, особенно облегчать тоже не следует. Фраза «Помогайте талантам, бездарности сами пробьются» применима только в очень узкой области, скорее относящейся не к элите, а чаще всего к элитным сервисным функциям типа музыки или изобразительного искусства. Да и там она тоже частный случай. Ибо для истинной элиты одной из самых ключевых является компетенция воли. И если ты, будь хоть трижды талантлив, не способен реализовать свой талант, не способен убедить (ну или заставить) людей встать за тобой, действовать вместе с тобой так, как именно тебе кажется верным и нужным, — никакого отношения к элите ты не имеешь.

Излишняя доступность вообще ничуть не менее, а возможно, и более вредна, чем излишняя закрытость. Даже если речь идет не об элите. Вон европейцы провозгласили у себя торжество гуманизма и общечеловеческих ценностей — и постепенно перестают быть Европой. Ибо молодые эмигранты из стран, имеющих совершенно другую культурную парадигму, либо потомки таковых, уже родившиеся во Франции, Бельгии или Германии, но выросшие в замкнутом культурном гетто, которых становится все больше и больше, решили не прилагать усилия, становясь европейцами, а, напротив, переделать Европу под себя. Нагнуть ее. И разве вина за это лежит только на них? Им, пусть и из самых гуманных, самых высоких соображений, дали возможность жить в Европе, не становясь европейцами — датчанами, итальянцами, немцами, голландцами. Пусть иного — арабского, тюркского, азиатского происхождения, причем осознающими ценность своих истоков, но именно европейцами. То есть не поставили в условия необходимость заставить себя измениться, чтобы получить право на важную для них возможность жить здесь и чувствовать себя полноправными гражданами. Вот теперь и пожинают плоды…

— Поэтому мы вернулись, — закончил Батилей.