Прелесть

С трудом переводя дыхание, я побежал к дому, остановился у сада и в ужасе уставился на аккуратную кучку блестящего песка.

Я забыл, что агат, как и жуки, тоже кристаллический!

Я повернулся к куче спиной и побрел через двор, злой как черт.

Этот Белсен, подумал я, чтоб его разорвало вместе с его постепенно меняющейся частотой!

Я запихну его в одну из его машин!

И тут я замер на месте. Я понял, что ничего не смогу ни сказать, ни сделать. Белсен стал героем, и я сам только что произнес эти слова.

Он тот самый человек, что в одиночку отразил нашествие из космоса.

Так назовут его в заголовках газет и так станет думать весь мир. За исключением разве что нескольких ученых и немногих других — но с их мнением никто не станет считаться.

Белсен стал героем; и если я его хоть пальцем трону, меня растерзают.

И я оказался прав. Теперь Белсен герой.

Каждое утро в шесть часов он включает свой оркестр, и никто во всем квартале не говорит ему ни слова.

Вы случайно не знаете, во сколько обойдется звукоизоляция целого дома?

По спирали

1

Эмби Уилсону этот конверт всю жизнь испортил, причем самым вежливым и благопристойным образом. Адрес напечатали через новенькую ленту яркими черными буквами, но стандартный формуляр имел блеклый и убогий вид. В письме значилось следующее:

Д-ру Амброузу Уилсону

Кафедра истории

Вынуждены с прискорбием известить, что сегодня утром попечительский совет решил закрыть университет в конце текущего семестра.

Причиной сего решения является нехватка средств, а также прогрессирующая убыль числа студентов. Вы, разумеется, давно уже в курсе наших проблем, но тем не менее…

В письме были и другие слова, но читать их Эмби не стал. Вне всякого сомнения, дальше шла банальщина высшей пробы.

Что ж… чему быть, того не миновать.

Попечители как могли справлялись с чудовищными трудностями, но университет окончательно захирел. Когда-то здесь кипела жизнь, бурлила жажда знаний, пылала страсть к учебе; теперь же от былого великолепия осталось одно название.

Ибо раньше здесь был нормальный город, а теперь это город-призрак.

«Да и сам я без пяти минут привидение», — подумал Эмби.

Он отважно принял то, что не был готов принять еще вчера. Да какое там вчера, еще час назад он не признал бы, что последние тридцать лет (а то и больше) обретался в ненастоящем, невещественном мире. Цеплялся за старую жизнь, которую хотя бы умел жить, — а она становилась все более эфемерной, и, чтобы добавить ей осязаемости, Эмби изгнал мысли о просторах за пределами города на периферию сознания. Можно сказать, заключил их в интеллектуальную тюрьму.

И по вполне понятной причине, думал он, по вполне понятной и веской причине. Загородный мир никак не соотносился с мирком Эмби. Популяция кочевников — совершенно чуждых ему обитателей новой реальности — породила собственную неокультуру, пропитанную духом декаданса. Состряпала ее из двух ингредиентов: провинциальной ограниченности и древних народных сказок.

«Там ничего нет, — думал он, — ничего, что представляло бы интерес для такого человека, как я. Нет там для меня ничего ценного. Здесь же, в университете, я, как мог, поддерживал слабосильный огонек науки и былых традиций. Теперь же этот огонек угас и традиции навсегда затеряются во тьме. Не говоря уже о науке.

Стоп, не годится, — одернул себя Эмби. — Я же историк, а историку нельзя раскисать, ибо история — это истина и поиски истины; замалчивать, игнорировать, отворачиваться от непреклонных фактов, какими бы нелицеприятными они ни были, — разве это путь историка? Нет, никакой это не путь историка».

Так уж вышло, что сама история ставила его перед выбором из двух зол: спрятаться от реальности или выйти наружу и встать с ней лицом к лицу. Третьего не дано.

Кончиками пальцев Эмби поднял письмо, словно дохлую мышь, слишком долго пролежавшую на солнцепеке. Аккуратно опустил его в корзину для мусора, после чего решительно нахлобучил на голову старую фетровую шляпу. Твердо промаршировал к выходу из аудитории и ни разу не оглянулся.

2

Подходя к дому, он увидел, что на ступеньках крыльца примостилось пугало. Заметив Эмби, пугало собралось с силами, выпрямилось и сказало:

— Добрейшего вечерочка, док.

— Здравствуй, Джейк, — отозвался Эмби.

— Я тут на рыбалку собираюсь, — пояснил Джейк.

Эмби осторожно присел на ступеньки и помотал головой:

— Не сегодня. Я не в настроении. Университет закрывают.

— Это, наверное, для вас не сюрприз. — Джейк плюхнулся рядом и уставился на улицу пустынного города.

— Ну да, я этого ожидал, — согласился Эмби. — На занятиях больше никого не бывает, если не считать душнил. Все кочуны учатся в собственных университетах. Так называемых. Хотя, Джейк, если уж говорить начистоту, я в толк не возьму, чему они могут там научиться.