Прелести Лиры (сборник)

– Завтра ты разводишься с женой, – напомнила мне она, приступив к мытью посуды. Я долго смотрел на ее двигающуюся спину. Чем больше я смотрел, тем больше мне казалось, что даже спиной своей она выражала какой-то немой укор. Возможно, она ждала ответ. Волосы в пучок, короткий халатик, под которым нет ничего из белья, стройные голые ноги. Я подошел сзади, положил ладони на упругую попу с твердым намерением поцеловать ее в мягкую шею – и тут же получил по рукам мокрыми резиновыми перчатками ядовито желтого цвета (посуду мы моем только в перчатках: бережём пальчики).

– Я в том смысле, что большое спасибо, завтрак был бесподобен, – прокомментировал я свой вольный жест.

– На здоровье, – был ответ, едва слышимый из-за шипевшей струи воды.

Да, вот вам еще одна особая примета: говорит тихо, заставляя собеседника вслушиваться в свои слова, буквально склонять своё ухо в направлении источника звука, – впрочем, слова самые обычные, которые надо понимать именно так, как они трактуются в словарях. Никаких переносных смыслов. Я, разумеется, говорю громко, даже громче, чем мне самому хотелось бы, часто злоупотребляю метафорами, за что регулярно получаю выволочки тихим спокойным тоном, намекающим на исключительную воспитанность и самообладание одной из двух гг. Вьюгиных.

– До свидания, Евгения.

Я стою в прихожей, готовый к выходу в этот жестокий мир, который ожидает каждого из нас за дверями собственной квартиры: на ногах легкие летние туфли, в руках легкая светлая куртка. Экипировка современного гладиатора. У которого даже медицинской справкой о состоянии здоровья перед выходом на арену никто не интересуется. А зря: можно было бы узнать много полезного для себя, а заодно и для науки.

– Подожди, – откликается она из кухни, прекращая шум льющейся воды.

Я жду. Она выходит, словно величавая Афина Паллада из волн морских. Я невольно ищу на ней следы воды – их нет. Волосы уже распущены – именно так, как мне нравится, как было тогда, вечером, года три тому назад. Или четыре?

– Ты называешь меня Евгения только тогда, когда злишься.

– Ну, что ты, солнце моё, Женечка, – бормочу я.

Она обнимает меня, мягко целует и прижимается крепко-крепко, немотивированно превращаясь на несколько долгих мгновений в другую женщину, похожую уже на сладострастную Афродиту. Значит, мне можно положить руки на попу – что я, оказывается, давным-давно сделал.

Мы стоим так несколько минут, прижавшись друг к другу, чтобы не иметь возможности заглянуть друг другу в глаза. Наши головы – на плечах друг у друга.

– Словно коняжки, – говорю я. Она, разумеется, не улыбается.

Сердце ее громко стучит. Моё же вяло трепыхается уже который месяц подряд. Вчера вечером, когда я пришел к ней в гости, ритм окреп, но сейчас пульс ровный, несмотря на приличную дозу кофеина («которого в чае больше, чем в кофе», кто бы мог подумать). Мы вместе, мы не в силах оторваться друг от друга, мы одно целое – и в то же время не нарушаем суверенитета лобызающихся сторон. Это возможно только с Женей. Она и в постели умудряется вести себя точно так же: отдается мне полностью, но никогда не принадлежит без остатка. Еще одна особая примета. Интимная.

Что она прячет от меня в своих глазах в такие минуты? Возможно, нежность, которую она зачем-то скрывает сама от себя. В моих глазах, боюсь, можно разглядеть что-то вроде холмов из теплого пепла и, возможно, остатки еще тлеющей любви, искры которой так легко принять за отблески небольшого, но устойчивого пламени.

Я сам пока толком не знаю, что можно обнаружить в моих глазах.

Но почему-то не желаю, чтобы Женя разобралась в этом раньше меня. Мне нравится обладать ею, но я не испытываю ни малейшего искушения подчинить ее себе, приручить навсегда. Это меня отчего-то пугает. Отчего же?

– Завтра у тебя развод, – сказала она тише обычного, намекая, во-первых, на то, что я никак не отреагировал на эту ее многозначительную реплику; во-вторых, на то, что она не любит повторять больше одного раза. И ещё намекая на то, в-третьих, что отреагировать придётся. Она стоит поодаль, руки скрещены на груди, глаза опущены. Сейчас она, конечно, из вежливости взмахнет пушистыми ресницами, но в прохладных серо-зелёных глазах уже не будет и следа того, что она от меня скрывает. Ни тени сомнений.

– Я знаю. Ты мне уже об этом говорила. До свидания, Евгения.

2

На улице светит солнце, вольно гуляет свежий ветерок, гоняя по невыразительно голубому небу бело-серые растрепанные облака, с виду какие-то уставшие и растерянные. Заигрались?

Конец мая, однако. Я глупо ищу взглядом луну. Потом, опомнившись, опускаю глаза ниже. Взбитые зеленые пряди каштанов украшены белыми ёлочками (ау, декабрь!), листья тополей жирно лоснятся и бликуют под солнцем, плотные зеленые подвески, набухшие пухом, ещё не раскрылись. Впереди лето.