Прелестные картинки

— Мне так хотелось бы повидать вас завтра утром, чтобы поговорить о вашей стране, — сказал он нам.

— Охотно. Где?

— На площади есть кафе.

— Условились. В девять часов. Вам подходит?

— Конечно.

В комнате с полом из красных плиток я спала сном младенца под грудой одеял, пока меня не разбудила рука отца на плече.

— Нам повезло: сегодня базарный день. Не знаю, как ты, а я обожаю базары.

— Я буду обожать сегодняшний.

Площадь была заполнена женщинами в черном, которые сидели перед корзинами, поставленными прямо на землю: яйца, козий сыр, капуста, несколько тощих цыплят. Наш друг ждал около кафе. Было холодно. Торговки, наверное, промерзли насквозь. Мы вошли. Я умирала от голода, но есть было нечего. Меня утешил аромат крепкого черного кофе.

Грек принялся говорить о Франции, он всегда так счастлив, когда встречает французов! Как нам повезло, что мы живем в свободной стране! Ему так нравятся французские книги, французские газеты. Он понизил голос, наверно, больше по привычке, чем из предосторожности:

— У вас никогда не сажают в тюрьму за политические убеждения.

Папа неожиданно для меня посмотрел на него с понимающим видом. Он и вправду знает так много, из-за его скромности не отдаешь себе в этом отчета. Он спросил вполголоса:

— Репрессии свирепствуют по-прежнему?

Грек покачал головой:

— Эгинская тюрьма полна коммунистами. И если бы вы знали, как с ними обращаются!

— Это так же ужасно, как лагеря?

— Так же ужасно. Но им нас не сломить, — добавил он несколько патетически.

Он расспрашивал нас о положении во Франции. Папа бросил мне сообщнический взгляд и стал говорить о трудностях рабочего класса, его надеждах, его завоеваниях: можно было подумать, что он член коммунистической партии. Я забавлялась, но желудок у меня сводило от голода. Я сказала:

— Пойду посмотрю, может, куплю что-нибудь.

Я блуждала по площади. Женщины, тоже одетые в черное, пререкались с торговками. «Суровое счастье» — я читала совсем иное на лицах, покрасневших от холода. Как папа, обычно прозорливый, может обманываться до такой степени? Он, правда, видел эти края только летом: когда кругом солнце, фрукты, цветы, все выглядит наверняка веселее.

Я купила два яйца, которые хозяин кафе сварил мне всмятку. Я разбила одно и почувствовала отвратительный запах, разбила второе — тоже тухлое. Грек пошел купить еще два; их сварили — тоже тухлые.

— Как это возможно, ведь их привозят из деревни.

— Базар бывает раз в две недели. Если повезет, можно напасть на вчерашние. Если нет… Лучше их есть вкрутую, я должен был вас предупредить.

— Я предпочитаю вовсе не есть.

Немного погодя, на пути к храму Аполлона, я сказала папе:

— Я не думала, что Греция так бедна.

— Ее разорила война, в особенности — гражданская.

— Он симпатичный, этот человек. А ты отлично сыграл свою роль: он убежден, что мы коммунисты.

— Здешних коммунистов я уважаю. Они и вправду рискуют свободой, даже головой.

— Ты знал, что в Греции столько политических заключенных?

— Конечно. У меня есть коллега, который бомбардировал нас просьбами о подписях под петициями против греческих лагерей.

— Ты подписывал?

— Один раз подписал. В принципе я ничего не подписываю. Прежде всего потому, что это совершенно бесполезно. И потом за каждым из этих начинаний, на вид гуманных, кроются всегда политические махинации.

Мы вернулись в Афины, и я настояла на том, чтоб осмотреть современный город. Мы обошли площадь Омония. Угрюмые, плохо одетые люди, запах бараньего сала. «Видишь, тут не на что смотреть», — говорил папа. Мне хотелось бы знать, какая жизнь идет за этими угасшими лицами. В Париже мне тоже ничего не известно о людях, с которыми я соприкасаюсь, но я слишком занята, чтоб тревожиться об этом; в Афинах у меня не было других забот.

— Надо было бы завести знакомых среди греков, — сказала я.

— Я был знаком с несколькими. Ничего интересного. Впрочем, в наши дни люди во всех странах одинаковы.

— Все же здесь они сталкиваются с иными проблемами, чем во Франции.

— Что здесь, что там, они невыносимо будничны. Здесь гораздо больше, чем в Париже, поражал — меня, во всяком случае, — контраст между роскошью богатых кварталов и убогостью толпы.

— Наверно, эта страна летом веселее.

— Греция не весела, — сказал мне папа с едва уловимым упреком в голосе, — она прекрасна.