Прелюдии и фантазии

На обратном пути сторож остановил его в воротах и сказал: «После того, что произошло, не смею больше подвергать вас расспросам, и всё же одно обстоятельство не даёт мне покоя. Почему он назвал вас лжецом?» Насреддин вздохнул и ответил:

«Несмотря на то, что этот ишак пятнадцать лет служил мне, святому человеку, верой и правдой, несмотря на то, что он участвовал в радениях и молитвах, несмотря на то, что он четырежды совершил хадж и был отмечен Могучей Дланью, он был и остался ишаком. И когда Волей Всевышнего на одно-единственное мгновение он обрёл дар речи, то использовал его так, как мог использовать его лишь представитель племени парнокопытных».

***

Рассказывают, что ходжа Насреддин держит в чулане Страшное Вервие, доставшееся ему в наследство от далёкого предка по отцовской линии, ассасина. Каждый четверг ходжа собирает домочадцев за обеденным столом, извлекает из старинной шкатулки ветхое Вервие, кладёт на стол и приказывает жене и детям бояться. По истечении часа страх проходит, Насреддин запирает Вервие в шкатулку и уносит в чулан — до следующего четверга.

***

Когда у ходжи Насреддина родился мальчик, муфтий предложил назвать его Моhаммадом — в честь Святого Пророка, будь благословен Он в веках, но Насреддин решил: «Мы назовём сына Фредерик». «Почему Фредерик?» — удивился муфтий. «Легче легкого стать пророком в своём отечестве, когда тебя зовут МоЬаммад, но Пророк завещал нам избегать лёгких путей!» Муфтий не стал спорить, а по прошествии трёх десятилетий наведался к Насреддину, чтобы узнать о судьбе обладателя странного имени: «Ну что, стал твой сын Пророком, Насреддин?» «Нет». «Наверное, он стал муфтием?» «Нет, не стал он и муфтием». «Я же говорил: назови сына Моhаммадом, и всё само собой образуется! Ну кем, по-твоему, можно стать, обладая таким дурацким именем?» Насреддин ответил: «Пианистом». «Кем?» Насреддин вздохнул и принялся терпеливо объяснять: «Пианист — это человек, который нажимает пальцами белые и чёрные дощечки, которые в определённом порядке расположены на поверхности деревянного ящичка». «Аллах Всемогущий!» — воскликнул потрясённый муфтий. «Ящичек — лакированный и очень красивый, — чуть не плача, добавил Насреддин. — Кроме того, оттуда льётся музыка». «Ну, музыка хоть приличная?» — сочувственно спросил муфтий, и Насреддин признался: «Музыка — отвратительная. Зато платят хорошо, и работа — непыльная».

***

Однажды за обедом Насреддин подавился сочным куском баранины. Чувствуя, что задыхается, ходжа мысленно попросил Аллаха об избавлении, пообещав взамен навсегда отказаться от вкушения жирной пищи. Застрявший кусок мяса немедленно вышел на поверхность, позволив ему, наконец, отдышаться. Прийдя в себя, он принялся во всю глотку хулить Господа. «Что ты такое говоришь?» — ужаснулась жена. «Опять мошенничает, — пожаловался ходжа, — нет чтобы просто сказать: «Насреддин, не ешь жирного!» Вместо этого Прохвост ставит мне в укор, что лишь под угрозой смерти я готов поступиться гастрономическими удовольствиями». «Да ведь это истинная правда!» — тихонько пробормотала жена, опуская глаза. Насреддин ответил шёпотом: «Тссс. Кроме нас с тобой, об этом никто не знает».

***

За ужином Насреддину почудилось, что напротив него на стуле сидит его покойная тёща и уписывает за обе щёки плов, что приготовила ему жена. «Матушка! Что с вами! — закричал он. — Исхудали-то как!.. Неужто на Том Свете плохо кормят?» «Кормят, но не тех, кто голоден, — призналась тёща. — А по совокупности заслуг». «Это как?» — удивился Насреддин. «Тёща Великого Имама Ахмада ест три раза в день, мать Пророка Моhаммада — пять, а мне лишь один раз в день дают чечевичную похлёбку». «Что же делать, как поправить положение?» «Больше святости, дорогой Насреддин — на тебя одного надежда!» «Буду стараться», — пообещал ходжа, а про себя подумал: «А может быть, дело в том, что при жизни эта женщина ела как не в себя?..» «Прекрати, Насреддин!» — закричала покойная тёща. «В чём дело матушка?» «Такие мысли не способствуют пробуждению святости!» «Зато соответствуют реальному положению дел.» — мстительно подумал Насреддин, и тут же получил плюху. «Как в старые добрые времена.» — подумалось ему, а следующая мысль снова вышла несвяторечивая: «Кажется, нам не повредил бы обряд экзорцизма».

***