Прелюдия. Homo innatus

Свет выключается. Темноту рассекают вспышки фотокамер. Слабые отголоски хора пробиваются сквозь грохот тарелок, звон монет и болтовню.

Голос в темноте: Вглядись в дым. Ты видишь проводника? Он стар, в его руках серебряный посох. Проводник мертв. Ты не заметила? Да, он горазд притворяться.

Ты готова покинуть город? Да, да, прямо сейчас. Собирайся. Слеза блеснула. Ты еще помнишь? Я тоже.

Дети бегут к реке. Они прекрасны и безумны. Они успеют. Они должны успеть.

Ток поступает в провода вен. Шелковые сумерки завернули в облый кокон грозу пробуждения. Мрак уже начал медленную пульсацию извне рассудка. Все стены чувствуют ужас воскресения.

По зрительному залу стремительно распространяется шипение змей. Портняжные ножницы разрезают батон хлеба.

Залатав души-бреши

Господаревой усмешкой
Ржавым когтем — в серебро,
Выскоблив нутро.

В темноте кровоточит раздробленный гранат солнца. Стволы берез покрыты заплесневелой изморозью предела. Старуха тычет пальцем в небеса и что-то шамкает. Разобрать невозможно. Мокрой мукой засыпаны лица. Кожа вскормлена бледной сыпью. Береста скукожилась в сухой сверток, обнажив язвы оскалин. Замерзшие капли застыли осколками льда прямо на сухих листьях. Дверца погреба затворена.

Он опоздал на Ковчег. Отчаливаем без него!

Насекомые расползаются,
разбегаются во все стороны,
косы темноты расплетаются,
тело перьями кроют вороны,
ржавые струи смывают
последние послания.
Осколки не оживают,
остывают вечнокаменны.
Прозрачны для взгляда,
невидимы для времени,
преисполнены величия
обретшие косненье.
Прополощи марганцовкой горло,
выплюнь темно-бурые сгустки,
в мутной жиже узрев отражение,
окуни в это варево руки.
Виноградом раздавлен
стекаю по стенам.
Окровавленный кафель
и битые стекла,
чернильные пятна,
засохший мякиш,
сгнившие стены,
зола на коже.
Я рядом с тобой.
Я рядом с тобой.
Как ты себя чувствуешь?
Как ты себя чувствуешь?

ВНИМАНИЕ! ВЫХОД СКОМОРОХОВ!

Оперные вокалы (антифонное пение):

Дозволь же сделать это мне!
Очарователен пейзаж!
Ну не молись же натощак!
Я жду его не первый час!
Плетусь плакучим холодком…

Декламирующий баритон заглушает все голоса:

Обнаженные ноты
величественные в своей радости,
рождаются в дебрях фольклора,
священным молодым пламенем
бесстыдно прорастают
сквозь грязную ржавчину,
сквозь мокрую корку пепла.
Взмахом крыльев раскалывая тишину,
грядут новые волны.

Через сцену медленной рысью гарцует белый конь, на нем обнаженная наездница. Микрофоны распределены по панораме таким образом, чтобы цокот копыт перемещался справа налево — против направления движения.

Бессмысленный голос из темноты возобновляется: Солнечные лучи, словно окурки, прожигают кожу, всверливаются в тело. Над головой — минареты, болезненно тонкие, как ножки поганок, с характерными юбочками балкончиков. Они отвратительны.

Созерцатель бессмысленного побоища, свидетель чудовищной резни, я прошу лишь мгновения магии.

Мертвая ледяная луна выпала на алюминиевую миску неба, как зернышко из сита. Я держу старое решето в костлявых бледно-пурпурных руках. Я уже разлагаюсь на воспоминания. Я готов к священному инцесту со смертью.

Сухой глиной раскрошив сердце,
Поднимается к небу под скрежет ставен
Тот, кому посчастливилось уцелеть.
Вспоров его живот, я обнаружил внутри солому.

Затемнение. Звон разбивающейся посуды.