Преломление. Витражи нашей памяти

— А что тут такого, — удивился Сталин, — предложение само по себе хорошее, деловое. Я бы тоже к вам присоединился. На троих, так сказать. Но я водке предпочитаю вино. Грузинское. Вы любите грузинские вина, товарищ Сидоров?

Попробуй сказать ему «не люблю». Я тут же и брякнул:

— Конечно люблю!

— А что вы предпочтёте, «Киндзмараули» или «Гурджаани»?

— Конечно, «Киндзмараули», — не моргнув глазом, наугад ответил я.

— О! Так вы специалист не только в области сварки, — почмокав губами, усмехнулся Сталин, — нет, вам положительно можно доверять. — И тут же продолжил: — А как вы думаете, товарищ Сидоров, сколько простоят эти звёзды? Ведь ничто не вечно…

— Думаю, пока советская власть жива, звёзды будут светить, — ответил я в порыве патриотического чувства.

— Так вы, товарищ Сидоров, считаете, что советская власть может умереть?

— Да упаси Господи! С чего бы это ей умирать? — встревожился я.

— Вы ведь сами сказали — «пока жива». Я вас за язык не тянул.

«Ну, влип! — думаю. — Своим дурным языком подведу себя под монастырь. Отсюда прямо в Бутырку и увезут».

— Ну, ты, Дормидонтыч, и лоханулся, — подтвердил явный провал своего напарника по домино мужик в сетчатой майке, — подкузьмил тебя Иосиф Виссарионович. И что же ты ему ответил?

Сталин берёт Дормидонтыча на понт

Да! Взял меня на понт вождь всех народов. Сижу кумекаю, что ответить, а он подошёл сзади и очень даже ласково проговорил мне в затылок:

— Вы всё правильно сказали, Василий Дормидонтович, только забыли добавить, что она не умрёт, если мы с вами, наши дети и внуки не дадим ей умереть.

— Во-во, именно это я и хотел сказать. И детей и внуков воспитаем так, что власть наша рабоче-крестьянская распространится по всему миру.

— А вот здесь вы перегибаете палку, дорогой товарищ, это уже отдаёт троцкизмом.

У меня опять всё вниз провалилось, будто стакан касторки выпил зараз. За троцкизм тогда меньше десятки не давали.

— Я ж как лучше хотел.

— Лучше! — повысил голос вождь. — Мы в семнадцатом тоже хотели как лучше, а страну чуть не просрали. Революция дело тонкое и опасное. Троцкий хотел раздуть это дело до всемирного революционного пожара, в котором Россия сгорела бы в первую очередь. Она для него была разменной монетой. Вот он в Мексике и отсиживается за свои просчёты, руки-то коротки теперь до нас дотянуться. А мы, если потребуется, дотянемся.

— Не сомневаюсь, товарищ Сталин, — с готовностью согласился я.

— И правильно делаете, что не сомневаетесь. Троцкий проводил свою еврейскую линию. Да и старая ленинская гвардия была не лучше, — добавил он.

Ну, думаю, дела: с Троцким-то всё понятно, так он и Ленина туда же…

— Знаю, знаю, о чём вы думаете, Василий Дормидонтович. Ленин хотя и квартерон, но он наше знамя, он краеугольный камень системы. Если его вынуть, всё развалится.

— Камень на камень, кирпич на кирпич, умер наш Ленин Владимир Ильич, — продекламировал я невпопад.

— Ленин умер, а дело его живёт, — заключил хозяин кабинета, поставив твёрдую точку, ткнув в воздухе трубкой…

— Трудно поверить, Дормидонтыч, — снимая с головы носовой платок, завязанный на углах узелками, и вытирая им пот со лба, слегка усомнился один из доминошников, — складно ты, конечно, баешь тут. Однако зыбко всё это, фантазии в тебе, верно, много.

Неожиданное предложение

Так на этом ещё не закончилось. Это всё было только началом разговора. Дальше вождь такую мысль высказал:

— Ладно, с Троцким мы рано или поздно покончим. Он уже загнан в угол. Вы читали его недавнюю книгу «Моя жизнь»? Это лишь жалкие потуги оправдаться в своих просчётах и ошибках. А его Четвёртый Интернационал? Хочет, подлец, противопоставить себя естественному ходу истории. А это очень опасная игра — такие вещи нужно вырывать с корнем! Согласны, Василий Дормидонтович?

— С каждым словом, товарищ Сталин!

— Побольше бы нам таких преданных людей, как вы, — назидательно заключил вождь. — А что вы думаете о Гитлере?

— Это тот, что в Германии? — спросил я. — Положительный герой. Всё для немцев делает. Экономику поднял. Справедливый дядька, короче говоря.

— Справедливый? — возразил Сталин. — Этот фрукт будет почище Троцкого. Они даже чем-то похожи. Тоже хочет подмять под себя весь мир. Даже названия книг у них похожи — «Моя борьба», «Моя жизнь». Жизнь — это борьба, и дураку понятно. Но Гитлер пострашнее будет с его национальной идеей. Интернационал всего лишь карточный домик — развалится при первом дуновении ветерка. А национал-социализм — бред. Но это хорошо выверенный бред, облачённый в добротную раму. Боюсь, что нам придётся столкнуться с ним лоб в лоб. Но его ледорубом не достанешь…

Честно говоря, я мало понял из сказанного: квартерон, национал-социализм, рама, ледоруб. Не совмещалось тогда всё это в моём сознании.

— Товарищ Сталин, полностью согласен с вашей позицией и линию партии поддерживаю всем сердцем, — слукавил я.

Хозяин прошёлся неспешным шагом по кабинету, обошёл свой массивный письменный стол, развернулся и по-отечески посмотрел на меня долгим взглядом.