Премьера

Потом за дело принялась гримерша. Для придания возраста молодому лицу Заворонского она настригла коротеньких волос, намазала лаком подбородок, верхнюю губу, скулы и горло и наклеила эти волосы, чтобы создать впечатление щетинистости.

Эта щетинистость потом дорого обошлась Заворонскому. Уже в первом акте от чрезмерного волнения и напряжения он вспотел, щетина начала отставать от лица и осыпаться за ворот. По всему телу распространился невыносимый зуд, от которого к концу спектакля, как потом выяснилось, у Степана даже подскочила температура. Но спектакль шел хорошо, никому из зрителей и в голову не пришло, что творилось с актером, с этим чесоточным Гаврилиным. Оказалось, что отлипшая щетина очень даже сыграла на внешний рисунок образа. И никому, разумеется, было невдомек, что уже к концу второго акта Степан, убедившись в том, что Гаврилин у него состоялся, начал потихоньку перерождаться в Косых.

Роль Косых, хотя и небольшая по погонному листажу, очень трудная, поэтому ее обычно исполняли самые опытные актеры, такие, как Хромов, знаменитые, со званиями. И партнеры их были тоже в рангах, а заглавную роль Иванова на этот раз исполнял сам главный режиссер. По своему служебному положению, а может, по инерции, он распорядительно, умело и тонко тянул весь спектакль на себя.

Когда в антракте прозвучал первый звонок и зрительный зал вновь начал заполняться, ассистент за занавесом все еще водил Заворонского по сцене, на ходу наставляя:

— Не вздумай сесть вот на этот стул, он предназначен вовсе не для тебя. Ни в коем случае не подавай руку Барсову, запомни, что ты с ним в ссоре.

Тем временем реквизиторы цепляли на нос Степану стальное пенсне, совали замусоленную колоду карт, карманные часы-луковицу, трость с набалдашником. Проходивший мимо Иванов-актер, он же главный режиссер театра, тронул Заворонского за плечо и строго предупредил:

— Ты вот что: больше не чешись! — И удалился в артистическую, чтобы сосредоточиться перед выходом во втором акте и заодно выпить сельтерской.

Заворонскому сосредоточиваться было уже некогда, он старался запомнить, где надо остановиться, с кем расцеловаться, а кому демонстративно не подать руки. Мешал ассистент, он все настаивал:

— Главное, Степа, не медли, все должно идти в темпе, центростремительно, тебе все время некогда, ты как вконец загнанный заяц.

На протяжении всего спектакля Заворонский и в самом деле чувствовал себя загнанным зайцем, и это опять же оказалось кстати. После спектакля все его поздравляли и удивлялись, как это ему удались обе роли, а он еле держался на ногах и, даже не освободившись от грима, едва доплелся до общежития.

На следующее утро на доске объявлений висел приказ с объявлением благодарности артисту Степану Заворонскому. Но у него уже лежало в нагрудном кармане заявление об уходе. Он решил принять приглашение одного областного театра, где ему обещали первые роли.

Конечно, его не отпустили, а дали наконец-то роль, с которой он и пошел, если бы не посадил голос.

Позже, став режиссером, и еще позже, когда стал главным режиссером, Заворонский особо заботился о том, чтобы в театре был сильным не только первый, а и второй состав, ибо актеры болели и будут болеть, их и впредь придется заменять, но делать это надо, щадя не только их самолюбие, а и талант. Или хотя бы пределы их физических возможностей.

И сейчас он искренне жалел Владимирцева, но Виктор неминуемо должен был пройти этот тяжелый этап: и для себя, и для общественного мнения. А мнение это все еще оставалось предвзятым.

2

Лихорадочные вводы для Владимирцева усугублялись еще столь же лихорадочными и пока безуспешными поисками квартиры или хотя бы какой-нибудь пусть захудалой, но отдельной комнатенки. На квартирной толкучке возле Черемушкинского рынка предлагали сколько угодно углов, комнат и даже отдельных квартир, однако тотчас отказывали, когда узнавали, что у него полуторагодовалый сынишка. Если бы у него была собака или даже крокодил, ему сдали бы и квартиру, но ребенок, да еще и полуторагодовалый, был для хозяев прямо-таки стихийным бедствием, ибо представлял страшную угрозу для полированной мебели. Три с лишним месяца Владимирцевы жили в разных гостиницах, что окончательно сокрушило их семейный бюджет, если еще учесть, что Марина пока не работала, поскольку без постоянной прописки ее никуда не принимали.

О своих мытарствах Виктор никому не рассказывал: в конце концов, он сам пошел на эти лишения. Заворонский ему ничего не обещал, более того, еще в Верхнеозерске предупредил, что в ближайшие годы на жилье рассчитывать нечего.

Марина, как и обязалась, не пищала, а молча сносила все обрушившиеся на них невзгоды, подавляя в себе находившее порой раздражение. А Виктор замечал его и страдал от этого более, чем от всех прочих неудобств и неприятностей.

Видимо, его взвинченность каким-то образом отразилась и на работе. Его партнерша по очередной роли Антонина Владимировна Грибанова заметила однажды:

— Для этой роли вам не хватает внутренней уравновешенности. Я чувствую, что вам приходится бороться с собой. У вас что-то случилось?